Мое сердце и другие черные дыры
Шрифт:
– Айсел, – повторяет Скотт. Он что, думает, это какое-то волшебное слово, способное включить мой мозг и превратить меня в девочку-всезнайку?
Мы с учителем затеваем поединок в гляделки. Он не моргает.
Наконец я сдаюсь и начинаю:
– Это случайно не теория о том, что нашему восприятию вещей не всегда можно доверять? Что человеческий разум слишком медленно работает, чтобы полностью понять быстрые явления?
– Быстрые явления?.. – Он подгоняет меня движением руки.
– Вроде скорости света. Это же теория про скорость света? По-моему, специальная теория относительности говорит про свет, а есть
– Общая теория относительности, – подсказывает мистер Скотт.
– Да. Которая описывает тяготение с помощью уравнений.
– Отлично! – Мистер Скотт с преувеличенным восторгом показывает мне два больших пальца, и мне хочется раствориться в эфире. В такие минуты я всегда ощущаю, будто моя кожа слишком тонкая и сквозь нее всем будет видно, какая темная пустота скрывается внутри.
– Совершенно верно, Айсел, браво! – Он широко улыбается, не понимая, на какой адской сковороде я поджариваюсь.
Подтянув рукав полосатой рубашки, я не отвожу взгляда от доски. Мистер Скотт продолжает рассказывать, как Эйнштейн перевернул всю физику. Но учитель излагает специальную теорию относительности очень примитивно. Он рассказывает, что ничто не может двигаться быстрее света и что скорость света относительно тебя всегда постоянна – не важно, как быстро и в какую сторону ты двигаешься. Мы не можем ни мчаться быстрее света, ни замедлить его.
А вот скорость времени не постоянна. По крайней мере, времени в нашем, бытовом понимании. Эйнштейн показал, что чем быстрее мы движемся, тем медленнее для нас идет время. Часы-то будут тикать все так же, но то, как мы их воспринимаем, зависит от положения наблюдателя.
Думаю, от положения наблюдателя в жизни зависит очень многое.
Мистер Скотт продолжает:
– А знаете ли вы этот изящный афоризм Эйнштейна об относительности? Кто-нибудь слышал?
Класс молчит.
Физик хватает маркер и бросается к доске. Закончив писать, он вслух читает свои каракули: «Подержите руку на горячей плите минуту – и она покажется вам часом. Посидите с красивой девушкой час – и он покажется вам минутой. Это – относительность».
Я стучу острием карандаша по листу, оставляя маленькие графитовые пятнышки. Интересно, может, и меня затянула теория относительности? С тех пор как я нашла Романа и мы договорились прыгнуть с Крествилль-Пойнта, время понеслось вскачь. Мне хочется думать, что Роман тут ни при чем – просто время под конец ускоряется. Это же логично: я знаю, что скоро все закончится, поэтому меньше подгоняю время. Я теперь все делаю медленнее. Медленнее жую шоколадный батончик, чтобы им как следует насладиться. Долго гоняю апельсиновый сок во рту, прежде чем проглотить, чтобы полнее почувствовать кисло-сладкий вкус. Может быть, Эйнштейн прав, может быть, раз я двигаюсь медленнее, время для меня бежит быстрее. Может быть, это просто закон Вселенной и дело совсем, совершенно не в Романе и не в том, насколько наше знакомство изменило мои виды на будущее.
Но, честно говоря, я не знаю. Просто не знаю.
Звонок звенит как раз тогда, когда мистер Скотт объявляет, что не задает домашнее задание на выходные. Класс взрывается аплодисментами, а я пытаюсь скрыть разочарование. Мне нравится решать задачи. Они позволяют чем-то занять себя, когда на часах два ночи, в доме тихо и темно и Джорджия дрыхнет, слегка посапывая. От задач по
Я встаю, запихиваю тетрадку в рюкзак и собираюсь идти, но вижу, что ко мне направляется мистер Скотт:
– Айсел, задержись на минутку.
Он кладет передо мной глянцевый буклет.
– Университет Кентукки предлагает двухнедельную летнюю программу для старшеклассников, интересующихся естественными науками. – Физик подтаскивает стул от соседней парты и садится передо мной. Открыв буклет, показывает объявление на третьей странице. – У них есть и специальная программа по физике. Думаю, тебе понравится.
Я глубоко вздыхаю. Не могу же я прямо сказать мистеру Скотту, что принять участие в этой программе не получится, потому что меня уже не будет в живых.
– Летом мне придется работать.
Его губы складываются в сочувствующую улыбку. Я не замечала раньше, что глаза у него темные и мягкие, точно у добрых лошадей. Похоже, я ошибалась насчет мистера Скотта: возможно, он всегда хотел стать именно учителем, может быть, он из тех людей, что созданы заботиться о других.
– О деньгах не беспокойся. Если ты участвуешь, тебе дают стипендию на время обучения и оплачивают проживание за все две недели. – Он придвигает ко мне буклет. – Думаю, это прекрасная возможность, Айсел!
Взяв буклет, я отправляю его в глубины рюкзака, говорю, что подумаю, и благодарю физика за заботу. На математике я достаю брошюрку и вожу пальцем по глянцевым фотографиям, раздумывая обо всех «прекрасных возможностях», которые упущу. Об относительности прекрасного.
Суббота, 30 марта
На часах уже 7:30, когда я подъезжаю к дому Романа. Я собираюсь написать ему, как вдруг на крыльцо выходит миссис Франклин в кремовом халате и пушистых розовых тапочках. Она машет мне рукой, направляется ко мне, и мне приходится выйти из машины и помахать в ответ.
– Доброе утро.
– Доброе утро, Айзел! – Женщина тянется обнять меня, и я вздрагиваю – не привыкла к тому, что люди могут хотеть ко мне прикоснуться. Большинство старается держаться как можно дальше, словно, дотронувшись до меня, они каким-то образом подцепят вирус сумасшествия моего отца.
Но миссис Франклин не знает о нем и крепко-крепко стискивает меня. Я слышу, как часто бьется у нее сердце, и чувствую мятный запах зубной пасты. Разжав объятия, она по-прежнему держит меня за плечи:
– Так вы в поход собрались?
В поход? Ах да, Роман, очевидно, наплел ей, будто мы поедем на природу, чтобы объяснить, почему нас не будет так долго. Я и забыла, что его мать внимательно следит, куда он ходит и чем занимается. Своей-то маме я сказала, что в выходные буду работать допоздна и ждать меня не надо. А Джорджия обычно проводит субботний вечер у кого-нибудь из друзей. Хотя я уверена, что мое отсутствие никого не смутит, даже если я отправлюсь на неделю в Антарктиду.
– Да, давненько не выбиралась на пикник, – отвечаю я, и миссис Франклин отпускает мои плечи и обходит машину, заглядывая на заднее сиденье. В данном случае «давненько» переводится как «никогда».