Моё сердце в тебе бьётся
Шрифт:
Ломанулась сама к себе, но вместо нужного мне гаджета получила только очередную лекцию.
– Княжина, очнись! Нас никто лечить не будет, а на всю оставшуюся жизнь запрут в лабораториях, где будут ставить опыты, пока мы с тобой от горя и тоски не задвинем ласты. Ты этого хочешь?
– Ну и что ты тогда предлагаешь? – снова схватилась я за волосы.
– Для начала, успокоиться. И еще переодеться, иначе мы оба простудимся, к чертям собачьим. Сумка с запасной чистой одеждой лежит вон
– Ты не будешь переодевать мое тело! – тут же зарычала и ощетинилась я.
– Хорошо! Но тогда твое тело заболеет и помрет от двусторонней пневмонии, потому что я его тебе на зло лечить не буду, – решительно отчеканил он каждое слово.
– Ну и сволочь же ты, Соболевский! – откинула я голову к потолку и протяжно застонала.
– Пошли, переоденем нас, а потом успокоимся и вместе подумаем, как дальше быть и что делать, – кивнул он мне в сторону спальни.
– Что делать? Пока на ум приходит только одно – пойти и утопиться. Все!
– Иди, дверь вон там. А у меня топиться желания нет. Я замерз, устал и у меня болят уши от твоих воплей. А еще я получил психологическую травму. Рыдающий я – зрелище не для слабонервных, знаешь ли.
– Да пошел ты! – огрызнулась я.
– Ну вот я и пошел. Переодевать тебя!
– Не смей! – осадила я его тут же.
– Предложения? – повернулся он ко мне и развел руками.
– В темноте, – тут же выдавила я, хотя меня всю коробило от такой перспективы, – и вообще, я сама все сделаю. Ты просто стой там с закрытыми глазами и жди.
– Еще глупости сегодня будут?
– Соболевский, ты меня не провоцируй! Я так-то теперь сильнее.
– Ох, Господи, да пошли уже, у меня зуб на зуб не попадает.
Как итог, переодевали мы меня реально в темноте. Но даже не в этом была беда. Да, плевать, что пришлось снять абсолютно всю одежду, а потом водрузить на свое тело портки Соболевского. Но вот когда дело дошло до меня…мне же ведь тоже приходилось снимать с новой себя совершенно все тряпки, в том числе и трусы.
– Я отказываюсь трогать их руками, – процедила я, еле-еле сдерживая бурю своих чувств.
– Иди сюда, я помогу тебе, – а когда я подошла ближе, Соболевский продолжил, едко выдавая каждое свое слово, – сейчас я сниму с тебя трусишки, Аленка. М-м-м, какие мокренькие…
– Заткнись! – зарычала я, а он в голос захохотал, планомерно облачая меня в сухую одежду.
– Готово, Княжина. Теперь идем пить чай и разбираться, что же нам делать дальше.
Но пока кипел чайник, а потом и разгорался камин в углу комнаты, я, усевшаяся в кресло-качалку, начала безбожно клевать носом.
– Хрень какая-то, – пробурчала я, – у меня тут трагедия века приключилась, а мне вдруг спать приспичило. Вот дурная баба.
–
– Это тихий ужас, – выдала я и снова скуксилась, разглядывая как мужиковато идет мое тело в мою сторону.
А уже в следующий момент в мою руку всунули термокружку с горячим чаем, явно пахнущий чебрецом. Правда, прежде чем сделать хотя бы глоточек, я пристально уставилась в огонь и задала самый главный вопрос:
– Какой у нас план?
– Ну…на какое-то время тебе придется забыть, что ты – это ты. А мне, что я – это я. Дальше, нужно понять, как себя вести, чтобы не загреметь в дурку. И последнее, необходимо понять, что с нами случилось, чтобы отыграть все назад.
– Последнее мне нравится больше всего, – кивнула я.
– Сейчас я не способен сесть за руль, но утром мы свалим отсюда, Алён. Поняла меня? Да, а потом у нас будет целое воскресенье на «подумать». А дальше мы что-то с тобой решим.
– А…а где я буду жить, пока мы придумываем, что нам делать дальше?
– У меня, – решительно рубанул Соболевский и так пристально посмотрел мне в глаза, что я поняла – рыпаться бесполезно.
– А…а если я буду у тебя, то, где будешь ты?
Но в ответ я получила только долгий, протяжный полувздох-полустон.
– Никита? – напряглась я.
– Хороший вопрос, но…по всей видимости, жить я буду там, где до этого жила ты сама – в общежитии.
Ох, черт…
22.1
POV Алёна
В комнате после его слов воцарилась мертвая, гнетущая тишина, нарушаемая только треском дров в камине, да шумом дождя за окном. Да еще и чай был с каким-то странным вкусом бабушкиной микстуры от сердечных болезней.
– Что там? – с сомнением заглянула я в кружку и потянула носом, – Отравить меня решил под шумок? Пахнет эта бурда уж больно подозрительно.
– Она пахнет валерианой. И ты, пей, давай. Смотреть еще раз, как мое тело рыдает и бьется в истерике, я не намерен, – а потом зачем-то медленно повел указательным пальцем от запястья до локтевого сгиба моей (моей!) руки.
– Не трогай меня, – неожиданно громко рявкнула я.
Но Соболевский только поднял на меня уставшие глаза, а потом выдал:
– Алёна, если ты будешь продолжать себя вести в таком же духе, то жить будешь не у меня, а в палате, обитой поролоном. Смекаешь, о чем я? Никто не поверит, что Никита Соболевский вдруг в одночасье спятил и превратился в экзальтированную особу. Господи, Боже ты мой, руку ее потрогали! Помогите, спасите!
– Сейчас ты трогаешь руку, а потом…знаю я тебя, гад ты ползучий! Тебе лишь бы изводить меня!