Мое водолечение
Шрифт:
тьму и показывает нам, как все эти перепутанные нити ведут к одному и служат мудрым предначертаниям и
целям Создателя. Пути Провидения неисповедимы!.. Когда я, удрученный годами, бросаю взгляд на
прожитые годы и наблюдаю извилины моего жизненного пути, я вижу, что часто стоял на краю гибели; но
потом, вопреки всякому ожиданию, путь мой осветился лучом призвания, и я имею тем большее основание
превозносить мудрое и любвеобильное Провидение, что
и смерти, указало мне и бесчисленному множеству других новые источники жизни.
Мне было около 21 года, когда я с путевой книжкой в кармане покинул родину. В книжке было написано, что я
— ткацкий подмастерье; но в сердце у меня еще с детских лет было написано иное, С невыразимой и
страстной тоской мечтал я об осуществлении своего идеала и долгие-долгие годы ждал этого отпуска — я
желал сделаться священником. Итак, я ушел не для того; чтобы направлять и дальше ткацкий челнок, как
того желали и надеялись, а переходил с места на место, отыскивая кого-нибудь, кто бы помог мне учиться. Во
мне принял участие теперь уже покойный прелат Матиас Меркле (ум. 1881), бывший тогда капелланом в
Грененбахе, и два года давал мне частные уроки с таким усердием, что я по прошествии этих двух лет мог
быть принят в гимназию. Труд был не легкий и, как казалось, напрасный. После 5 лет величайших лишений и
напряженной работы я был разбит телесно и душевно. Раз отец приехал, чтобы увезти меня из города, и у
меня до сих пор еще звучат в ушах слова моего, квартирного хозяина: «Послушайте, господин ткач! На этот
раз вы увозите своего сына в последний раз». И не Он один, так думал. Разделяли его мнение и другие. Зна-
менитый в то время военный врач, большой филантроп и великодушный утешитель бедных больных, посетил
меня в предпоследний год моего пребывания в гимназии 90 раз, в последний год— более 100 раз; но моя все
более развивающаяся болезненность побеждала его медицинские познания и готовую на всякие жертвы
любовь к ближнему. Я сам потерял надежду на выздоровление и с тихой покорностью ожидал конца.
Для развлечения я часто с удовольствием перелистывал книги. Случай (пользуюсь этим
общеупотребительным, но ничего не выражающим словом, потому что никакого случая не существует)
подсунул мне под руки маленькую книжку; в ней речь шла о водолечении. Я ее перелистал; там были
написаны невероятные, на первый взгляд, вещи. Вдруг у меня блеснула мысль: «да ведь здесь описано твое
собственное состояние! Я начал перелистывать снова. Действительно, они были похожи, походили
капли воды! Что за радость, что за утешение! Новые надежды наэлектризовали мое вялое тело и еще более
увядший дух. Книжка эта сначала была соломинкой, за которую ухватился утопающий; вскоре она сделалась
опорой для больного; наконец, теперь она является для меня вестником спасения, ниспосланным
милосердным Провидением в надлежащее время, в минуту крайней опасности.
Книжка, в которой говорилось о лечебной силе свежей воды, написана была врачом; приемы лечения были
большей частью очень суровы и строги. Я пробовал три месяца, потом полгода; заметного улучшения не
было, но не было и вреда. Это придало мне бодрости. Наступила зима 1849 года. Я снова находился в
Диллингене. 2—3 раза в неделю я выбирал уединенное место и купался несколько минут в Дунае. Быстро я
подходил к месту купания, еще быстрее возвращался домой в теплую комнату. Эти холодные ванны никогда
не вредили, но пользы приносили, как мне казалось, немного. В 1850 году я перешел в Георгианум в
Мюнхене. Там встретился я с одним бедным студентом, которому было еще хуже, чем мне; врач заведения
отказался выдать ему свидетельство о здоровье, так как, по его мнению, студенту оставалось недолго жить.
Теперь у меня был товарищ. Я его посвятил в тайны моей книжки, и мы вдвоем стали взапуски лечиться.
Вскоре мой Приятель получил от врача желаемое свидетельство и жив до сих пор. Я сам крепнул все более и
более, сделался священником и отправляю св. службу уже более 38 лет. Друзья мои, льстя мне, говорят, что
они удивляются силе моего голоса и моей телесной крепости при моем 70-летнем возрасте. Вода стала моим
верным другом; кто упрекнет меня за то, что и я остался ей навсегда верен? Кто сам испытал нужду и
несчастье, тот умеет сочувствовать нужде и несчастию ближнего.
Не все больные несчастны в одинаковой степени. Кто обладает средствами и путями к излечению, тот легко
может примириться с кратковременным страданием. В первые годы таких больных я сам отсылал сотнями и
тысячами обратно. В нашем сочувствии нуждается прежде всего бедняк, оставленный врачами и лишенный
лечебных средств. Огромное количество таких людей я причисляю к своим друзьям; таких бедных и
совершенно обнищавших, не находивших нигде помощи, я никогда не отсылал от себя. Мне всегда казалось,
да и теперь кажется жестоким и бессовестным запирать перед такими несчастными двери, отказывать им в