Мое время
Шрифт:
Так могло быть и тогда, когда мы еще школьницы со Светкой ездили с Батей на Сары-Джаз. Нас обвораживали слова: ледник Семенова, Мушкетова, пик Хан-Тенгри семитысячной высоты, еще выше пик Победы. Но туда мы, к сожалению, не лазали на эти пики, и вообще застряли среди скал и льдов тысячах на трех. Несколько дней мы бились с ураганом и кромешным дождем, потом стихло и пошел снег.
Снег сыплется словно крупная соль с сухого ножа. На склонах, везде, возле самой стоянки множество птиц. Промокшие, они не летают, прыгают, заскакивают в палатку, забиваются там в наши башмаки. Птицу можно взять рукой. Мы со Светкой подворовываем для них
Вообще-то, мы немножко следим за Эмилем. Сначала нас поразила его безупречная с русскими нюансами речь. Например, он обронил, что сейчас мы находимся там, где Тянь-Шаню по пояс. К нему мы бежим со Светкой разрешать наши географические, а то и литературные споры, за переводом киргизских слов, или как правильно спеть, - он знает все песни. Со Светкой мы говорим обычно хором, Батя нас так и прозвал "на пятак пара". Когда Эмиль видит, что мы готовимся, тихонько командует: "три-четыре", дразнится.
Эмиль длинный, угловатый, штаны и рубаха у него на резинках, и вот под эти резинки он заворачивает коробочки с разными жуками. Мы сладострастно отлавливаем обыкновенную муху и под три-четыре вручаем:
– Эмиль, это тебе.
Он берет в щепоть длинными щепками пальцев, очень осторожно эту муху, выкручивает из-под резинки коробок и прячет со всей серьезностью.
Рассеянный до чрезвычайности. Пусть уж находки его напиханы во все карманы палатки, в чужие рюкзаки, его гербарий хрустит под чьим-то спальным мешком, но еще на каждом шагу случаются "ЧП": то его ящерицы разбегутся по кузову машины, то брызнут яйца в твоей кепке, или в спальник проникнет ожившая змея. Батя зовет его Паганелем.
С гор Эмиль сбегает бегом, что категорически запрещено делать, но он ходит один, и только мы со Светкой наблюдаем, как он несется вприпрыжку, едва попадая в свои расхлябанные "горные туфли". В этих стоптанных башмаках как раз и прячутся замерзлые пташки, выглядывают оттуда острым глазком. И чтобы их не беспокоить, Эмиль ходит прямо по снегу босиком, оставляет длинные пальцатые следы, как снежный человек.
Снежный человек - это уже на Сусамыре. Из лета в лето по фону регулярных экспедиций плетется узор легенд. По-киргизски Кул-бий-абан (человек диких пространств). Батя собирает книжки, информационные материалы, так сказать, по вопросу. Ребята расспрашивают чабанов, ведут в юртах беседы с охотниками. "Вопрос" прижился в нашем обиходном языке легких насмешек:
– Девчонки, ночью далеко не бегайте "лунатить", йети утащит.
– Пора бриться, а то оброс, как гульбияван.
– Жестоншуца, - прозвали Иру Яковлеву, когда она, продираясь сквозь джерганак (заросли облепихи), занозила нос. Жестоншуки (железные носы) одно из названий Снежного человека.
Где бы мы ни ходили, особенно на сыртах или по снегам высокогорья, попутно искали следы. И вот на Сусамыре сошлось. К нашей стоянке подъезжают пастухи:
– Да, вчера видел.., ну, не вчера.., нет, сам не видел, один охотник видел.., да, перевал Кемпыр-ульды.., шерсть рыжий, как у верблюд...
На перевал, действительно, скот не гоняли, боялись:
– Конь не идет, собака не идет, да, большой, серый, глаза горят.., нет, сам не видел...
Кемпыр-ульды переводится "старуха
Мы идем в связке по леднику. Впереди Батя, покуривая, пробуя посошком трещины; за ним мягкой походкой Ахмат, самый зоркий, ну и по чину помощник; следом Сапаш, как самый здоровенный посередине, если мы обвалимся, он один выдержит всю гирлянду; потом мы сКияшей, - куда ж без нас; Федянина замыкает, - мы все отчаянные, но она самая бой-баба, в случае чего, завизжит.
Под перевалом ледник становится дыбом, по одну сторону обрываются каменные осыпи, другая скользит к ледяному озеру. В ослепительных берегах, в закатных играх, вода кажется изумрудной.
– Изуми-ительно, - поддразнивает Батя девчонок.
На горбатом переломе хребта кучка камней. Кемпыр-ульды. Нам нужно как-то переночевать. На неведомой стороне неведомо чего и ждать, спускаемся немного обратно, и на укромной площадке усаживаемся, прижавшись друг к другу, под отвесным камнем, - хоть от ветра закроет. Разговариваем тихо-тихо, будто и впрямь сидим в засаде. Только зубы чакают. Батя пускает по кругу фляжку со спиртом. Почему-то невозможно удержаться, чтобы не пересказывать заново байки, причем самые неправдоподобные, будто детские страшные истории в пионерлагере:
– Он не просто нападает, а вызывает на бой, и если победит, загрызет, а если его поборют, убежит. А потом не живет...
– Он может защекотать...
– Его видели на одной ноге, а вторая медная...
С полной серьезностью. Это биологи-то.
Скудные подробности, тем не менее, электризуют нас, - вот-вот искры прыснут! Я чувствую затекшим боком, Батя трясется рядом, не только от холода, с другого боку судорожно дергается Надька, и сама я давлюсь смехом, сжав губы в узелок, - это когда пытаешься удержаться, а смеяться почему-то нельзя... Томка первая взрывается: "О-хо-хо-ха-ха-ха-а", - раскатываясь уже во всю ширь; клекочет Ахмат; и громче всех, с гырканьем трубит Сапаш, - у него же громадный голос, - Батя всегда восхищается: "Ну ка-ак поет!" Мы хохочем, разряжая ночь, даже где-то слышится вдруг камнепад.
Чуть свет отправляемся в путь. После крутого ледяного ущелья по ту сторону перевала открывается долина в луговых коврах, на них густо рассыпаны светлые камешки овец. Спускаемся. Один, другой подъезжают к нам любопытствующие чабаны:
– Кул-бий-абан?.. Не слыхал...
– Дикий человек?.. Да, аксакал говорил, давно было...
На обратном пути ночуем под тем же уступом. Мы уже не таимся, коротаем время насмешками в духе - "как поймать льва в пустыне". По кругу заветная фляжечка...
И вдруг накрыл нас, настиг в снежной пустоте раздирающий крик:
– Из-ззи! Изз-зи-и!
И смолкло. У меня, уж точно, шерсть поднялась на загривке.
Ну, объяснения потом нашлись, конечно, - биологи же.
А все-таки, что это было?..
Я вижу нас, прижавшихся друг к другу, на узкой площадке под перевалом Кемпыр-Ульды. В самом деле, - как мы себе представляли "поимку"? Что он бы на нас сам наткнулся под одним из камней Тянь-Шаня? И что? Мы бы в него стреляли?.. Только не Батя. И не мы с Кияшей. Не бойко-сбитая краснощекая Томка. Нет, не Ахмат, с такими мягкозавязанными бантиком губами, с пухлыми байскими движениями. Даже не Сапаш, горбоносый как сайгак, джигит.