Мое время
Шрифт:
Это завершающий аккорд нашей экспедиции.
Каждый раз, возвращаясь, подъезжая к городу, так сердце щемит, такой надрыв, - вот сейчас, сейчас все кончится! Лихорадочно хватаю взглядом лица, любимые, необходимые, наша естественная сближенность в одном грузовике, в этой прямоугольной рамке бортов под брезентовой крышей, с нами здесь все пространство гор и пустынь, которое мы возим за собой, колеся по Тянь-Шаню, и сейчас оно истечет рюкзак за рюкзаком, когда нас развезут по домам, разделят, разъединят, Боже мой!
– каждый раз, из
У Иры в доме - завершающее застолье, последний аккорд, собравший воедино не только мгновения очередной, но и прошлых поездок, в некое произведение, которое мы сами теперь прослушиваем, сидим тут, будто и не уезжали. Вместе с Ирой мы переживаем заново тоску по тому неизмеримому пространству, в котором разбросаны обрывки нашего общего бытия, сейчас они соединили свои существенности в целое, мы пьем здравицу, пуская бокал по кругу, расслабляемся, успокаиваемся, отпускаем друг друга, чтобы за порогом этого дома естественно же вернуться к собственному раздельному течению жизни.
Мы оставляем Ире банки с рептилиями. Всей семьей они потом будут препарировать, вываривать кости, измерять, описывать материал, или, как попросту говорится, гадов.
Не очень разнообразных, зато в больших количествах, ящериц и черепах притаскивают ребятишки с окрестных улиц. Школьники, как положено, "взяли шефство и, возвращаясь из пионерских походов, под звуки горна торжественно вручают...", в общем, они там, в своих походах с превеликим наслаждением устраивают охоту на змей.
А змеи, оказывается, вполне приручаемы. В доме, в саду у Яковлевых они живут в ящиках, иногда выбираются на свободу и не уползают. Когда мы приходим навестить Иру, нам рассказывают массу историй.
Например, как-то ночью в дом пробрался воришка, а Буран как раз "был в отъезде". Нежданного гостя встретил полоз Петя, обхватил за ногу, тот, понятно, заорал, и вообще пришлось с ним отхаживаться.
Или еще удавчик Мусенька. Она любит заползти в постель и устроиться на груди. Нам от всей души предлагают взять Мусеньку на ручки:
– Прелестное созданье!
Метровая Мусенька действительно норовит проникнуть за шиворот, еще любит потыкаться тупой мордой в подбородок, эдак мазнет двухвостым язычком по губам, а ведь боишься дернуться, увернуться, хотя и знаешь, что не ядовитая. Ну и коронный номер - прелестное созданье обвивает шею на два оборота, и еще полметра этой напряженной удавочки качается перед лицом. Почему-то облегченно думаешь, - холодная, но, слава Богу, не мокрая, и чувствуешь, как опасно перебирает, играет мускулами, однако ведь не давит...
– Александр Иванович, - звонит Ира, уже в который раз за последнее время, - не могу больше, забирайте своих гадов, к чертовой матери...
Ира так неумело-забавно выговаривает "к чертовой матери". Это тоже с Батиной подачи прижившееся выражение крайней досады, но у всех остальных оно звучит как сигнал
– Собирайся, - говорит Батя, если я у него во Фрунзе.
По дороге мы покупаем гостинцев. Из калитки навстречу нам вылетает Буран, и пока мы обнимаемся, снимается первый момент отчаяния. Потом колготимся, собирая стол, варится круглая картошка, меня посылают в сад нарвать черешни. Батя с Ирой просматривают материалы. Разговор перетекает за общий стол:
– Танькин, ты же у нас спец в математике, вот тут Ире надо маленько помочь разобраться с биометрией, кое-что обсчитать, ... в общем, на следующий год ставим в план защиту диссертации.
– Будет вам, Александр Иванович, не морочьте голову. С биометрией я, понятное дело, закончу...
Ира увлекается, рассказывает нам, какие возможности открывают, знаете ли, матметоды, этого же никто еще не применял в определении пресмыкающихся...
Она сидит в детском высоком стуле, маленькая, иссохшая, с вдохновенным лицом.
Пьем за статистику, за формулы, Дмитрий Федорович украдкой заменяет пустую бутылку новой четвертинкой, - у него свои маленькие хитрости, чтобы никто не сосчитал, сколько их припрятано под столом:
– Обязательно за формулы, как же нам без формул?..
Мария Митрофановна едва заметно кивает мне, - пора пойти покурить...
– Ах, Танечка!.., - только и позволяет себе, как короткую затяжку, и сразу про другое:
– У нас вылупились степные черепашки, первый раз за все время, хотите посмотреть? Степа так нежно ухаживал за Степанидой!...
К Яковлевым приходит много друзей и знакомых. Однажды при нас прикатил Андрей на инвалидной машине, могучий молодой мужик, парализованный по пояс. Оказывается, у них существует свое общество инвалидов, и когда они узнали про Иру, сразу ринулись ее опекать. Андрей - громкий, взрывной, в размашистых руках - энергия всего его огромного тела. За раскатами хохота мы начинаем разбирать:
– Ну конечно же, поехали кататься! О-хо-хо! На моей таратайке! Говорю Ире, - бери конфет побольше! О-ха-ха! Для чего столько, да зачем? Машину, говорю, кормить будем! Ну конечно же! Только выехали за город, а мотор-то и заглох! Ха-ха-ха!
– А выйти подтолкнуть некому!
– подхватывает Ира, смеется неожиданно громко, радостно.
– Ну конечно! Местная ребятня тут же окружила, ох, не могу!
– А я говорю, толкайте тогда обратно к дому! А он кричит, - ни за что, у нас все еще впереди, форвертс, ребята!
Мы, "ну конечно же", тоже смеемся. Дмитрий Федорович морщит брови с восторженной болью:
– Ах, ты, скумбрия!
Потом мы играем в "очко" на грецкие орехи.
Домой возвращаемся поздно, идем по темным улицам, по неостывшему асфальту, хмельная южная ночь дышит горячо, чуть слипаются уголки ее большого рта сладостью белых акаций, адамова дерева, еще этот привкус кизячного дыма...