Могила для 500000 солдат

Гийота Пьер

Подозреваю, что его стащил генерал. И знаете зачем?

Ксантрай смеется, Виннету хватает с печи кусок сыра и ест его.

— Эй, Виннету, нечего воровать припасы.

Два помощника со следами от кольца на губах, склонившиеся над ящиком с увязанными котлами, выпрямляются, их лица и руки блестят:

— Пино, следи за чистотой твоих людей. И за своей, кстати, тоже.

Ксантрай возвращается в кабинет, Виннету встает у двери, опершись на балюстраду галереи, плюет вниз; комната радистов освещена, радиостанции трещат, пищат, блестят; выходит радист с голым торсом, вокруг поясницы

повязано мокрое полотенце, он спрыгивает во внутренний двор, поднимает голову, видит стоящего на галерее Виннету:

— Эй, Виннету, хочешь выпить? Я приму душ, иди, выпей, Иолас получил посылку с тремя бутылками водки.

Спускайся.

— Не могу, я охраняю капитана.

— Пусть сам себя охраняет.

— Тише, Суччиньо, нет, я, правда, не хочу. Радист заходит в казарму, выходит с кружкой водки. Суччиньо поднимается на галерею, протягивает кружку Виннету:

— Пей, малышка.

Ксантрай выходит из кабинета. Суччиньо складывает руки крестом на голой груди.

— Иди спать, Суччиньо. Да, найди мне батарейку для фонарика.

Суччиньо спускается по лестнице, кружка блестит на балюстраде.

— Пей, Виннету, пей.

— А вы, господин капитан?

Но Ксантрай молчит, уставившись в ночь, размышляя о чем-то. Капля воды падает с крыши на его запястье, он выпивает ее, она скатывается по его губе, у нее привкус и цвет кольца; Суччиньо поднимается, протягивает Ксантраю батарейку; Виннету пьет, Ксантрай возвращается в кабинет; пурпурники сидят на электрических проводах.

Песнь шестая

Энаменас спит, Ксантрай приказал загородить все выезды рогатками и поставить часовых; рядом с ними толпятся подростки Энаменаса, их мотоциклы и автомобили сигналят и дрожат у проволочных заграждений, девушки раскрывают свои корсажи, но часовые показывают руками, что проезд закрыт; один из мальчиков видит след от кольца на губе часового:

— Ты был рабом? Опусти руку и дай нам проехать. Сен-Галл, можно я его ударю?

— Нет, он солдат, может пожаловаться. Вернемся.

Мотоциклы и автомобили разворачиваются на песке дороги.

Часовой поглаживает губу, его кулак сжимает колючую проволоку; пена лижет песок; часовой садится на дюну, на его бедра прыгают блохи:

— Эй, Володя, почему ты его не пристрелил?

— Ты с ума сошел, я — бывший раб.

— Капитан тебя защитил бы.

— Нет. Он с ними заодно.

— Видел девчонок?

— Предпочитаю блядей.

— Мальчишки убили мамашу Лулу.

— Капитан говорит, что он расстрелял бы новобранцев и взял мальчишек в солдаты. И девчонок — стирать белье и стряпать для солдат.

— Блядей, которых можно тискать и ебать…

— Тише, идет патруль.

Сержант освещает фонарем лицо Володи:

— Ты остановил их?

— Да, сержант. Они меня оскорбляли.

— Сожми кулаки. Выиграем сражение и сбросим в море всех этих блядей и ублюдков. Будем жить с бедняками.

Володя снова садится на песок, ворошит зажатый между ног пучок чертополоха,

с него скатываются маленькие белые улитки, он берет их пальцами, давит, кривится от запаха гнилого мяса, встает, вытирает пальцы о гимнастерку, подходит к ограде, отделяющей шоссе от луга, качает колышки, на которые натянута проволока, смотрит на ручей, текущий в трубе под дорогой и вытекающий на границе пляжа, раскачивает приземистые деревца, падающие с них звонкие капли омывают их красные корни. И так всю ночь, с болью в груди от перенесенного оскорбления, он ходит, садится, наклоняется, вырывает, давит, плюет, хрустит, трет…

Над его головой носятся чайки, замедляясь на перекрестке ветров.

На заре Ксантрай толкает двери, бьет в ладоши. Через полтора часа грузовики заполнены, солдаты помылись, вооружились, уселись на скамьи, прицепы подняты и закреплены. На дороге часовые открывают заграждения; грузовики едут к долине Королевского дворца, съезжают с автострады, поворачивают вниз, съезжают на побережье; девушка в шортах катит против ветра на старом велосипеде, ее ляжки трутся о седло; Виридо встает, грузовик обгоняет девушку, Виридо, волоча по брезенту лязгающий затвором автомат, снимает легкую каску:

— Продается?

Солдаты смеются, девушка оборачивается, ее волосы рассыпались по плечам, на зубах блестит слюна:

— Этот товар не для твоей корявой рожи!

Ксантрай в своем джипе слышит девушку, оборачивается; Виридо, стоя у борта, раздвинул ноги, трясет член сквозь ткань штанов:

— А этого не хочешь? Тепленький, свеженький.

Шорты девушки натянулись на ляжках, она крутит педали, часто дышит, по ее лицу скользят золотые блики; грузовик обгоняет ее, Виридо свистит, он смотрит на ягодицы девушки, катающиеся по сиденью, натягивая и сминая легкую ткань шортов, на полоску кожи между завязанной узлом на пупке рубахой и поясом шортов, открывающуюся при движении. У Виридо и у всех солдат встает; после свиста солдат из последнего грузовика девушка откидывает волосы назад; солдаты накрывают ладонями, ласкают, давят, целуют холодными губами ее влагалище, припухшее, сдавленное, сжатое в складках шортов, согретое трением о седло.

— Суччиньо, ты знаешь эту девушку? Кто она?

— Шлюха… свободная, ее ебли в Королевском дворце; еще она дает мужчинам, старикам и молодым, из деревень. Господин капитан, если вы позволите, я расскажу вам, как она ебется…

— Потом, Суччиньо.

— Господи Иисусе, когда она у вас сосет, когда ее сладкая влажная пизденка плющится, как шерстяной кошелек, на ваших губах… Господи, господи, от нее встал бы даже у генерала…

— Замолчи, Суччиньо.

Иолас толкает Суччиньо локтем, провода их наушников переплетаются.

— Иолас, ты на связи с КП? Скажи им, что мы в квадрате NY 22.

Иолас передает сообщение, его нога задевает деревянный ящик, Ксантрай вздрагивает:

— И как зовут эту девушку?

— Ника.

— Останови, Бэби.

Шофер тормозит.

— Скажи девушке, что я беру ее в свой джип. Ее велосипед поставь в грузовик.

Бэби выпрыгивает из джипа, взмахом руки останавливает колонну, стоит, расставив ноги, посреди дороги, девушка подъезжает к нему, ставит одну ногу на землю: