Могильный червь
Шрифт:
– Когда-нибудь, мистер Генри Хиггинс, - сказал дядя Олден, - вашим маленьким секретам придет конец. В один прекрасный день приедет полиция и выяснит, чем вы занимались. А потом они заберут тебя и поместят в комнату с мягкой обивкой, ты, гребаный могильный червь.
Генри попытался отгородиться от него. Он полез в ящик комода и достал оттуда щетку. Молча провел рукой по длинным седым волосам тети Лили и почувствовал, как это успокаивает ее. Бедная тетя Лили. Так напряжена. Так скована. Просто жесткая, как доска. Генри любовно расчесывал ей волосы, что-то напевая себе под нос, пока мама Роуз и дядя Олден спорили без умолку. Голова тети Лили
Тетя Лили издала странный воркующий звук.
(она волнуется, Генри, ты же знаешь, как ей это нравится)
Генри улыбнулся.
Он прошептал ей что-то на ухо, коричневое и завитое, как высушенная бычья шкура. Затем он наклонился и коснулся ее там, где она любила, чтобы ее трогали. Вместе они содрогнулись.
(прикоснись к ней, Генри)
(заставь ее почувствовать это)
– Вот!
– cказал дядя Олден, стуча кулаком по столу и поднимая пыль, которая кружилась в потолочной лампе.
– Ты видишь, что он только что сделал? Ты это видела? Эту отвратительную, ужасную вещь, которую он только что сделал?
Мать Роуз издала грубый хихикающий звук.
– Он пытается успокоить Лили, - oпять кудахтанье, но уже шепотом, и шипение, доносившееся сквозь стиснутые зубы.
– Смотри... смотри... смотри, как ей это нравится...
Олден крикнул:
– Только не с моей женой!
– Генри!
– cказала матушка Роуз.
– Отведи дядю в его комнату и запри дверь! Заткни его! Заткни его! Заткни его, говорю!
Генри отложил щетку и подошел к нему. Глупый высохший старый дурак. Он не мог спрятаться. Он не мог бежать. Он не мог убежать. Он мог только скривить свое морщинистое старое лицо в усмешке.
– Отойди от меня, упырь! Извращенец! Убирайся нахуй от меня...
Но Генри зажал ему рот рукой. Другой рукой он подхватил дядю Олдена, дрожащий мешок со старыми костями. Он был таким легким, как будто его набили соломой. Он слишком сильно дернулся, и с его руки содралась полоска кожи. Генри вырвал ее и бросил на пол.
(вот именно, Генри! заткни его! тогда ты сможешь прикоснуться к нам! прикасаться к нам снова и снова! вот так вот хороший мальчик делает то, что говорит его мать! всегда слушай свою мать!)
Теперь тетя Лили улыбалась счастливой улыбкой черепа. Мать Роуз стучала зубами. Вместе они скандировали:
– Заткни его! Заткни его! Заткни его!
(ХА-ХА-ХА-ХА-ХА)
Генри понес дядю вверх по лестнице, только один раз убрав руку ото рта, чтобы удержаться на ступеньках, когда связка палок попыталась вырваться.
– Ты грязное вонючее маленькое дерьмо!
– воскликнул дядя Олден.
– Скользкий грязный гребаный похититель тел, гребаный извращенец! Если они когда-нибудь придут, я им скажу! Ты слышишь меня? Я им все про тебя расскажу! Я расскажу им, что ты с нами сделал! Я скажу им, что спрятано в подвале, а что ты держишь наверху! Я расскажу им, с чем ты танцуешь на чердаке! Я РАССКАЖУ ИМ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С ТРУПОМ СВОЕЙ МАТЕРИ! Я...
– он быстро зажал рукой пересохший рот старика.
Дядя Олден стар, и у него помутился
Из столовой донесся крик матери Роуз:
– Возвращайся скорее, Генри! Спустись сюда и прикоснись к нам так, как нам нравится, когда нас трогают!
Генри привел дядю Олдена в его комнату и бросил старика на кровать. Он не слушал чепуху, которая вырывалась у него изо рта. Это его больше не интересовало. То, что его интересовало, заставляло колотиться сердце и горячиться кровь, ждало внизу, в столовой. Он быстро закрыл дверь и запер.
(скорее, скорее, скорее!)
А из-за двери донесся голос Олдена... всхлипывающий, жалкий... истрепанный, как нитка, долгими желтыми годами:
– Пожалуйста, Генри! Не запирай меня в темноте! Я буду хорошим мальчиком! Я никому не скажу! Я никогда не скажу, что ты делаешь!
– Да, конечно, - сказал Генри.
Голос, теперь уже более слабый:
– Но я не буду! Клянусь, я этого не сделаю! Просто... дай... мне... посмотреть.
Но Генри уже шел по коридору, и голод вспыхнул в нем, как кровь, брызнувшая на острый клинок.
– Если ты что-нибудь скажешь, старый хрен, я верну тебя туда, где нашел...
(Аха-ха-ха)
Из столовой он слышал, как мать Роуз и тетя Лили - теперь уже освобожденные отсутствием Олдена - обсуждали, как им нравится чувствовать на себе мужские руки, какая темная и греховная радость в этом ощущении.
(лицо, Генри, лицо)
Когда он вернулся туда, он стянул лицо матери Роуз, которое было ничем иным, как кожистой маской мертвой кожи с прикрепленным скальпом. Без него она превратилась в ухмыляющуюся мумию с полым носом, челюсти которой распахнулись, словно в крике.
Натянув маску, он сказал голосом своей матери:
– Итак... на чем мы остановились?
33
После двух рюмок и трех кружек пива Стив Круз начал ощущать, как боль и неуверенность слоями оседают, словно лед. Он был в спорт-баре "Веселый Роджер" на Элм-стрит, почти задыхаясь после того, как "Тигры" обрушились на "Кардиналов", а Верландер нанес еще один удар. Bсе места в Комерика-Парк были распроданы, и он не видел такого в последние годы, начиная со славных дней 1984 года на Тайгер-Стадиум. Казалось, что Детройт просто может сделать это в этом году, что надежды и молитвы болельщиков просто могут быть услышаны, и с Кабрерой на борту это просто может случиться.
Вот и повод для праздника.
И хотя Стив втайне был доволен, и алкоголь смазал его полозья, его мысли все еще были сосредоточены на Таре. Кем она была. И, возможно, то, во что она превратилась.
Вот почему он пришел в "Веселый Роджер".
Эскапизм.
И не было более чистой формы эскапизма, чем пиво и бейсбол. В баре было немного светло, и если не считать нескольких шумных фанатов "Тигров", которые в тот день ушли с работы и пришли в бар за пиццей, бейсболом и хорошей выпивкой, было довольно тихо. Что вполне устраивало Стива. Всякий раз, когда у него что-то было на уме, его рот не работал так хорошо, и потерянное искусство разговора было действительно потеряно. Только он в конце бара, хулиганы в задней комнате. Несколько брызнули между ними. Чак Финчли ухаживает за баром. А старый добрый Финч вообще почти ничего не говорил, что делало его отличным барменом.