Могильщик кукол
Шрифт:
Пролог
С того страшного лета, унесшего пять человеческих жизней, прошло уже немало времени, и подробности случившегося стали забываться. Тогда же было много разговоров, еще больше споров, ссор и весьма убедительных взаимных обвинений. Старая вражда разгоралась с новой силой, многолетняя дружба сгорала, превращаясь в золу. Каждый в деревне что-то знал; люди, молчавшие до сих пор, начинали без умолку болтать — тогда, когда уже ничего нельзя было изменить.
Я переговорила со всеми, кто еще мог говорить. Я выслушала их объяснения,
Это было непросто. Не всегда имелись свидетели. И все-таки я уверена, что все складывалось именно так, как я собираюсь описать.
Обо мне самой много говорить не стоит. Мне в этой истории досталась второстепенная роль следователя. Меня зовут Бригитта Халингер. Я замужем, у меня семнадцатилетний сын. Летом 95-го года мне исполнилось сорок три. Впрочем, это касается только меня и к данному делу не относится.
Я сочувствую Труде Шлёссер. Даже если я не могу одобрить ее поведение, осуждать ее я не вправе.
Ведь только ее беспощадная откровенность дала возможность раскрыть дело и предать огласке эту историю. Надеюсь, что, рассказав ее, мне удастся и самой преодолеть ужас, до сих пор время от времени охватывающий меня.
В тяжелых сновидениях я до сих пор сопровождаю Бена в его ночных блужданиях. Скрываясь, я лежу в густом кустарнике, глядя в его бинокль, и с нетерпением жду появления молодых девушек. Я заглядываю ему через плечо, когда он выбирает место, куда воткнуть лопату. Затем просыпаюсь в холодном поту и спрашиваю себя, что бы я подумала о нем, если бы встретила его в страшные ночи того лета на какой-нибудь пустынной проселочной дороге.
Тем летом ему было двадцать два. Огромный парень, массивный и грузный, с мягким взглядом и разумом двухлетнего ребенка. На груди у него болтается бинокль, на ремне складная лопатка, а в руке нож. Испугалась бы я его? Или подумала, что двухлетние дети совершенно безобидны, ну разве что изредка ломают игрушки.
Тот факт, что кукол он рвал на части, был общеизвестен. Также обитатели деревни знали, что он ночами постоянно слоняется по округе.
С давних пор некоторые односельчане воротили носы и ворчали: «Это позор, позволять ему свободно бегать по окрестностям».
Однако лишь немногие видели в нем опасность. Вероятно, в большом городе и вовсе никто бы не обращал на него внимания, там по улицам бродит великое множество странных личностей. В деревне же каждый с подозрением поглядывает на соседа…
В деревне свои законы. Люди здесь крайне неохотно выставляют что-либо напоказ. Каждый знает, что за сор сосед заметает под ковер, и нередко сам помогает ему в этом деле. Затем похлопает его по плечу и скажет: «И забудем об этом!»
Но Бену нельзя было так сказать. Он бы просто не понял.
И его никто не понимал. В итоге взаимное непонимание и длинная вереница недоразумений привели к тому, что летом 95-го года он стал могильщиком кукол.
12 августа 1995 года
С того момента, как в 19.00 отец Марлены Йенсен вышел из
Аптекарь Эрих Йенсен состоял в партии СДПГ и заседал в городском совете Лоберга. В ту субботу он собирался убедить своих коллег в том, чтобы на следующем заседании совета они проголосовали за его предложение.
Речь шла о соглашении с обоими таксопарками города. Эрих Йенсен хотел договориться с ними о льготных ценах на такси для деревенской молодежи. Дело в том, что последний автобус из деревни в Лоберг отправлялся в начале шестого, обратно не шел ни один. Для молодежи в деревне не было абсолютно никаких развлечений. Лоберг тоже предлагал не ахти какой выбор: итальянское кафе-мороженое, кино и дискотека «da саро». Тем не менее каждый вечер в субботу почти в полном составе молодые люди из деревни отправлялись туда.
Дочь Эриха Марлена, кстати, ни в каких льготных ценах не нуждалась. Ее карманных денег вполне хватало, чтобы оплатить поездку на такси по нормальному тарифу. Однако из-за шестерки по математике Эрих Йенсен на этот уик-энд посадил дочь под домашний арест, дополнительно конфисковав ее наличность.
Жесткие меры были объявлены уже в середине недели, и к подобному наказанию отец прибегал далеко не в первый раз. Несмотря на это, Марлена договорилась с подругой о поездке. Девушка предполагала, что мать не только возместит конфискованные отцом деньги, но и предоставит дочери возможность незаметно прокрасться в свою комнату поздним вечером. До сих пор они так всегда и поступали. В выходные Эрих Йенсен частенько отсутствовал дома, а в вопросах воспитания его жена Мария придерживалась совершенно иных взглядов.
В девичестве Мария Йенсен носила фамилию Лесслер и была в семье последним ребенком. Она появилась на свет через двадцать лет после брата Пауля, рожденного как бы в возмещение погибшего на войне еще одного брата, — и родители, ставшие для Марии вроде дедушки и бабушки, ласкали и баловали младшую дочку. В Пауле она видела не брата, а скорее отца, только в исключительных случаях вмешивающегося в ее дела. Когда же Пауль женился, его жена Антония оказалась ее сверстницей. В итоге Мария и собственной дочери предоставляла такую же свободу, к какой привыкла сама.
В этот раз, уходя, Эрих Йенсен закрыл Марлену в ее комнате на ключ. Мария вскоре вслед за мужем тоже покинула квартиру, посчитав, что у нее не хватит сил вынести шумный протест запертой дочери.
Мария отправилась к Лесслерам, чтобы в очередной раз пожаловаться брату и невестке на Эриха, который не понимает потребностей молодых людей. Забегая чуть вперед, скажем, что Пауль и Антония с ней полностью согласились и все трое постановили, что наказание в любом случае следует отменить. На следующий день после обеда Антония вознамерилась заехать к Йенсенам и невзначай сказать, что она собирается навестить своего отца, которому принадлежит кафе-мороженое в Лоберге. Затем Антония спросит, не хочет ли племянница составить ей компанию. И если Эрих станет возражать, то она живо вправит ему мозги. Но осуществить задуманное Антония не успела.