Могильщик кукол
Шрифт:
Якоб и Труда Шлёссер уже почти потеряли надежду. Якобу перевалило за сорок, Труда становилась слишком старой для родов. Но вот он лежал в инкубаторе — долгожданный наследник усадьбы. Они окрестили его Беньямином, [1] однако в разговорах между собой всегда называли Беном. Так звучало более мужественно.
В то время Труда еще водила машину и ежедневно ездила в клинику. Она доставляла молоко, которое младенец получал через желудочный зонд. В каждый приезд Труда целый час проводила рядом с инкубатором, рассматривая жалкий человеческий комочек, у которого, казалось, все косточки просвечивают сквозь тонкую кожу.
1
Библейский Вениамин — младший сын престарелого Иакова. — Здесь и далее прим. пер.
Когда через четыре месяца Шлёссерам разрешили наконец забрать сына домой, малыш весил уже пять фунтов. Пальцы и личико были еще так прозрачны, что рядом с ним никто не осмеливался глубоко вздохнуть. Но врачи говорили, что самое тяжелое ребенок преодолел. Друзья и знакомые тоже подбадривали Труду и Якоба.
Тея Крессманн, только теперь ставшая матерью, при первом же визите принесла для сравнения своего Альберта. Шестинедельный сын Теи и Рихарда весил вдвое больше Бена. Вне себя от гордости, Тея заявила, что, несмотря на глупую старушечью болтовню, немного алкоголя в крови родителя детям идет только на пользу.
Антония Лесслер напомнила Труде об операции на сердце ее старшего сына, который затем великолепно развивался. Бруно Клой тогда еще не был женат, и поздравить Шлёссеров пришла его мать. Илла фон Бург держалась несколько в стороне из-за своих беспокойных детей и смогла прийти не сразу, а чуть позже остальных. Мужчины тоже не спешили в гости к Шлёссерам, предпочитая в трактире Рупольда слушать сообщения Якоба о том, как день ото дня улучшается здоровье Бена.
В 1973 году Якоб еще состоял в союзе стрелков, а иногда в воскресенье во второй половине дня играл в футбольной любительской лиге мужчин старшего возраста. Эрих Йенсен и Хайнц Люкка приставали к нему с предложениями присоединиться к СДПГ или ХДС соответственно и в любом случае вступить в местный совет. Намечалась муниципальная реорганизация, деревне предстояло войти в состав города Лоберга. Аптекарь и адвокат считали, что совместными усилиями это можно предотвратить. Однако Якоб никогда не интересовался политикой и тем более не питал никакого интереса к их закулисным интригам.
Кроме того, у него просто не оставалось свободного времени. Хотя родители Якоба еще были живы, но отцу уже стукнуло восемьдесят три. Правда, глядя на старика, ему никто не дал бы его лет. Старый Шлёссер был крупным мужчиной, почти таким же, каким позже станет его внук. В молодые годы он тоже был несколько грузноват. Старик по-прежнему водил трактор и в одиночку выполнял почти все работы в хлеву — вплоть до марта 75-го года, когда с ним случился апоплексический удар.
Мать Якоба, несмотря на возраст, тоже была еще довольно бодрой старухой. Она вела домашнее хозяйство, ухаживала за курами, заботилась о внучках Аните и Бэрбель. И присматривала за грудным ребенком, чтобы Труда, как и прежде, могла помогать мужу в работе на поле.
Под присмотром бабушки, на радость родителям, Бен прекрасно развивался. На очередной ярмарке, в мае 74-го года, с розовыми щечками и пухлыми, крепкими кулачками, он уже сидел в детской коляске, опираясь спиной на подставленные подушки. В глазах Труды светилась гордость, когда она толкала коляску по рыночной площади, а ее то и дело кто-нибудь останавливал с разговорами.
В одном из киосков она купила пеструю погремушку,
В сентябре на празднике стрелков Якоб уже на руках пронес Бена по площади и там, где толкотни было поменьше, поставил на ноги, дав малышу возможность самому сделать несколько шагов. Труда купила сыну вертушку, с которой тот, конечно же, не знал, что делать.
В мае 75-го года похоронили отца Якоба, но детей не хотели лишать маленькой радости, и Бена вместе с Бэрбель решили прокатить на карусели. Правда, как только карусель тронулась, Якобу пришлось вскочить и снять Бена, потому что насмерть перепугавшийся малыш начал орать будто резаный.
Догадка, в течение последних месяцев угнетавшая Труду, все сильнее и болезненнее сжимала ее сердце. Да, Бен научился сидеть, стоять, немного ходить и издавать несколько непонятных звуков. И больше ничего. Происходило лишь то, о чем Труда так усердно молилась. Он жил и рос.
Вплоть до самой смерти в ноябре 76-го года мать Якоба не уставала повторять, какое счастье, что муж не дожил и не увидел несчастья, постигшего их семью. Вместе с пожилыми соседками она ломала себе голову, чья в том вина.
Насколько позволяла память, женщины восстанавливали время, предшествовавшее рождению Бена. Но ни одна не смогла припомнить, например, большую черную собаку, которая, забежав во двор, могла бы напугать Труду. Да и цыгане, которые, если их прогнать, могут оставить после себя проклятие, тоже не приходили в деревню. И в обеих семьях никогда не было подобных случаев. У Якоба определенно ничего похожего, да и со стороны Труды тоже.
Тот факт, что причина заключалась в падении Труды на обледеневших ступеньках кухонного крыльца, мать Якоба не рассматривала. Иначе вся ответственность непосильным грузом легла бы на ее плечи. А в тот несчастный день свекровь Труды забыла рассыпать по скользким ступенькам золу.
До самой смерти бабушка Бена надеялась, что еще может что-то измениться. За месяц до смерти она совершила паломничество в Лурд, [2] откуда привезла домой две бутылки святой воды и воспаление легких. Водой она окропила затылок Бена, а от воспаления легких умерла сама.
Для Труды смерть свекрови стала тяжелым ударом. За первыми двумя годами, наполненными гордостью и счастьем материнства, для нее наступили мрачные времена. Все ее существо противилось признать очевидное, когда, возвращаясь с поля или из хлева, она входила в кухню и видела сидящего в углу Бена.
2
Лурд — город во Франции, место паломничества католиков.
Бабушку малыш слушался с первого слова и оставался сидеть там, где она его сажала, правда нередко с надранным задом и опухшим, заплаканным лицом. Когда входила Труда, мальчик не поднимал глаз и, погруженный в свой внутренний сумрачный мир, оставался совершенно равнодушен к окружающему.
Для сестер Бен был не более чем поставленная в угол метла. Анита стремилась к высокому, дружила с дочерью врача и делала вид, что брата на свете не существует. Бэрбель иногда жалела Бена и, если никто не видел, совала ему конфету в рот и гладила его по волосам. Вечерами Якоб брал сына на колени, качал на ноге и приговаривал: «Ах, все уладится, все будет хорошо».