Могильщик: в поисках пропавших без вести

Ибраева Ф.

– Ёще что проведем?

– Вам выгодно валить на ливень. Природа виновата, дорожники. – Я понял, что проиграл.

– Повторяю, – адвокат взялся за галстук, повертел шеей. В шее хрустнуло.

Он поворачивает голову. Я поворачиваю голову синхронно с ним. Неподалеку от нас Сана выводит наискосок аэрозольной краской на лобовом стекле и капоте Нисана броскую надпись, почти дописала: «продажный адвокат». Граффити цвета ядовитой фуксии на тусклом черном фоне показалась взрывом бомбы. Видел когда-то документальные кадры замедленной съемки, как растет завораживающей красоты ядерный гриб. Возле офиса эффект повторился, только вместо черно-белой картинки ядерного взрыва меня загипнотизировала

цветная наскальная живопись зловещего содержания. Спасаясь, повернулся спиной к взрыву, втянул голову в плечи, защитил лицо руками.

Простоял бы так целую вечность, если бы не Илларионов. Он не поддался гипнозу, шустро схватил мое запястье, вывернул руку за спину. Я согнулся от боли наполовину. В унизительной арестантской позе адвокат повел меня к Нисану, кинул на капот, поставил раком, загнул вторую руку. Удерживая меня одной левой, правой достал свой телефон, вызвал полицию. Сана мужественно стояла рядом, не сбежала.

Полицейские примчались мгновенно, посадили нас в машину, увезли в участок. Следом туда приехал Илларионов, написал заявление. Нас допросили, обыскали сумку Саны. Нашли два баллончика, один с аэрозольной краской, второй с перцем для самообороны, маникюрные ножницы, связка ключей, театральный грим, – полный набор террористки. После допроса отправили в коридор сидеть, пока ещё на стульях. Мы пробыли в участке до приезда родителей. Приехали родители, объяснились с полицейскими, забрали нас.

Удивительно, но дома мама выслушала меня, не перебивая, без комментариев. Я рассказал, откуда взялась Сана, что она друг, с ней я на одной волне, наши вибрации совпадают. Внес ясность, почему в участок пришло двое мужчин в качестве отцов Саны. Изложил без утайки причину визита к Илларионову.

Нэнэйка металась между нами, норовила встрять: «краска не его, он не красил, он вел себя культурно, он культурный мальчик, это она хулиганка». У неё выходило «хулюганка». Мама безжалостно прекращала бабушкины попытки вставить слово в мою защиту. В конце разборки вынесла вердикт, не подлежащий обжалованию: «После занятий сразу домой. Никаких встреч с Оксаной. Слушаться бабушку, всегда докладывать, куда собираешься уходить. Врать не советую».

Некоторое время строго придерживался новых инструкций. С Саной не встречался. Её не обложили запретами, как меня, но ей было трудней. Отчим закачал приложение в телефон отслеживать, где падчерица находится в конкретный момент суток. Не хватало электронного браслета на щиколотке для полноты ощущения заключенного под домашний арест. Мать таскала девчонку по специалистам. От эндокринологу к неврологу, от невролога к психологу, от психолога к ювенологу. Круг замкнулся на психиатре. Сана оказалась в мышеловке мозгоправа. Врач, считавшийся в городе лучшим узким специалистом в этой сфере, назначил антидепрессанты, йогу, занятия живописью, прогулки на свежем воздухе.

«Неужели меня сложно понять? Я не больна, скажи им», – просила Сана меня. Мы общались по телефону, до контроля телефона мать не дошла. Гиблое дело говорить взрослым людям, что их дочь не больна, что они не чувствуют её, хотя она вся на ладони. Сана – открытая и честная девчонка, живет по сердцу, не притворяется паинькой ради материальных бонусов от предков. К мнению друга, полу-психа, как их дочь, Акчурины вряд ли бы прислушались.

Недельку мы пассивно ждали, что будет дальше. Моя мама занялась кипишом. Часами консультировалась у подруг, собирала информацию об адвокате, добилась аудиенции с ним. Илларионов согласился на встречу, выдвинув условие – обязательное присутствие на переговорах «юных хулиганов». На встречу с ним мы с мамой пришли вместе с Акчуриными. Предварительно мама провела детальный инструктаж, как нам вести себя.

Мне и Сане приказала не открывать рот, о чем бы взрослые ни говорили. Сама готовилась к встрече тщательно, записала основные пункты в шпаргалку, в которую заглядывала во время встречи.

Адвокат прибыл в офис на скромной Ласетти. Видимо, упрятал шикарный Нисан от дурного сглаза. Родители оробели при виде слуги правосудия, пострадавшего от непутевых недорослей. Он начал риторически:

– Думаете, мне не жаль погибшего?

Культурные люди на риторические вопросы не отвечают. Наши родители – культурные люди, молчали.

– Да, действительно, водитель не справился с управлением. Да, он слегка неуравновешенный, молодой, двадцать четыре всего. Не женат, из небогатой семьи. Он сам перепугался насмерть, но не сбежал с места ДТП. Да, подсуетился, свидетелей организовал, меня нанял. Вы не поступили бы также, если б ваши недоросли сбили пешехода?

И этот риторический вопрос родители вежливо пропустили мимо ушей, предоставив адвокату возможность проявлять красноречие.

– Предположим, закроят моего подзащитного. В колонии сломают ему хребет, выйдет оттуда готовым на все тяжкие криминальным элементом. Там такие университеты, Оксфорд отдыхает. Кому от этого лучше? – Удовлетворенный стойким молчанием родителей, Илларионов перешел к сути дела. – Исход дела предрешен. Виновник ДТП – пешеход, как не прискорбно. Водитель мог бы, увы, не смог, помочь матери погибшего деньгами. Будить совесть не моя работа. Думаете, мне не жаль парня? Обещаю, переведу гонорар на счет его матери, попрошу помощников помочь ей с оформлением пособия по потере кормильца. Пожалуй, это всё, что могу сделать для потерпевших.

Последнее прозвучало благородно, но я ему не поверил. Уже в кафе, после переговоров в офисе Илларионова, Сана просветила насчет гонораров адвокатов. Официальный гонорар оплачивается через кассу до суда по официальному прейскуранту. Эту сумму он переведёт на счет пострадавшей. Бывает ещё «благодарность», которая выплачивается после оглашения приговора, обещанного адвокатом. Размер «благодарности» по договоренности. Откуда она это знает, я не допытывался, но звучало разъяснение убедительно.

– Вы понимаете, надеюсь, я не могу жертвовать гонораром всякий раз в пользу потерпевших, – разглагольствовал Илларионов. – Я делаю исключение из-за этих юных гуманистов. – Он развернулся в нашу с Саной сторону, поприветствовал нас театральным поклоном. – Редко ко мне приходят горячие хлопотуны по поводу совершенно им посторонних. Ребята оскорбили меня, это мягко сказано, но я заявление на ребят забрал. Краска смылась. Существенного ущерба юные мстители машине не нанесли.

Взрослые переглянулись между собой. Илларионов опередил их вопрос, который беспокоил родителей, но вслух еще не был задан. Дядечка адвокат открыто любовался произведённым эффектом.

– Сын приходил не мстить, а выяснить обстоятельства, – начала говорить согласно шпаргалке мать.

Она планировала солировать, но Илларионов инициативу из своих рук не выпускал. Ещё бы! Адвокаты – известные краснобаи. Илларионов прессовал дальше:

– Хотя мог бы по щелчку, – он звонко щелкнул пальцами, – раздуть мелкое хулиганство в дело об оскорблении чести и достоинства при исполнении служебных обязанностей. Оправились бы ваши детки в колонию. С половиной из прокурорских знаком за руку, поддержали бы. На худой конец, мог бы организовать крупный штраф. Не стал, как видите. Сам родитель, понимаю: маленькие детки – маленькие проблемы, большие детки – большие проблемы. – Илларионов взял паузу. Мы покорно ждали, когда же он разразится очередным бла-бла-бла. Оно последовало. – Но без реакции их выходку не оставлю. Ради их же блага.