Могучий Русский Динозавр №4 2023 г.

Литературно-художественный журнал

В каждый день рождения бабушки, в октябре, когда листья уже опадают на сырую землю, и жёлтые, красные деревья становятся как никогда близко к вечернему пламени солнца, и эта гамма бликами танцует перед глазами, мать посещала кладбище, где была похоронена бабушка, убирала листья, протирала её памятник и клала гвоздики, затем вставала перед мрамором, на котором выгравировано лицо её матери, и молчала. И вновь… воспоминания. Я называл этот день днём молчания. В этот день мать ничего не говорила мне. Я никогда не понимал, зачем она берёт меня с собой, тем более что мне было больно находиться в этот день рядом с ней, я чувствовал себя ненужным, я даже ревновал мать к бабушке, что её любовь к умершему человеку настолько

сильнее любви ко мне, что она предпочтёт сделать вид, будто меня не существует. Не скажу, что теперь я понимаю свою мать. Думаю, я никогда не смогу её понять. Но я представляю, что матери было ужасно одиноко в этот день, что ей было страшно в одиночку вновь увидеть лицо своей матери на памятнике, что если бы она пришла туда без меня, то вообразила бы себе, что она никому не нужна, что её никто не любит и не полюбит так, как любила её бабушка; и тогда у меня ком становится в горле. И я начинаю понимать, почему она всегда молчала в тот день: если бы я или она сказали бы хоть слово, то она бы разразилась слезами. Её слёзы, наряду с её беспомощным криком, – самое страшное, что я когда-либо видел и слышал в своей жизни. Она плакала и кричала, когда её избивал отец, и ей приходилось со слезами вести меня в детский сад. В детский сад ведь идут не думать о жизни, так? Туда идут удовлетворять детское любопытство, набираться знаний о счастье и радости, но путь мой в это царство грёз лежит через тернии страданий, слёз и криков. Слёзы матери – это доказательство того, что нас никогда не ожидает то, чего мы ждём. Жизнь подаёт нам то… ну, то, что подаёт, и либо ты принимаешь, либо заканчиваешь жизнь самоубийством. Я выбрал первое только потому, что мне было интересно, какое воспоминание готово выступить передо мной следующим.

Квартира нам досталась после смерти бабушки, и, насколько я помню, за двадцать лет там ничего не поменялось, и до сих пор остаётся прежним, каким было в детстве, отрочестве и юности не только моих, но и моей матери; и квартира эта не хранила в себе ни толики жизни, которая когда-то господствовала в нашей стране, словно она была отделена от пространства и затеряна во времени. В особенности во времени, когда была жива моя мать. Что из всего этого принадлежало ей? Что из всей этой квартиры она любила, никому не рассказывая об этом? Где она хранила секреты? Но у неё не было никаких секретов, было только то, о чём не хватало сил рассказать, о чём больно было вспоминать и думать; она только хранила в себе всё и надеялась, что это гадкое, тёмное и мрачное останется в глубине её души и никогда оттуда не выберется, чтобы испортить ей жизнь, которую она пыталась наладить. И у неё получалось налаживать нашу жизнь, только не хватило времени.

Среди старых фотографий я нашёл видеозаписи, которые мама иногда снимала, когда я был маленьким. На них она была ещё молода, а самое главное, счастлива. На них она всегда улыбалась и любила.

«Так. Сегодня шестое июня. Мы купили видеокамеру. И… мы поехали на пляж. У моего сына день рождения, мы приехали к озеру. Мы здесь часто бываем летом. Вот он там стоит. Ванечка! Помаши рукой на камеру! Только не плавай далеко, хорошо?»

«Сегодня ясная такая погода. Вода тёплая. И народу так много. Но всё равно хороший день. Сейчас мы поедем в пиццерию. Почему бы и нет, в его день рождения-то».

«Вот. Я буду снимать всё, что с нами произойдёт сегодня. Просто мне не хочется забывать этот день. Я его так ждала».

«Иди ко мне, давай снимем себя. Садись. Меня зовут Мария, и мне двадцать семь лет. А это мой сын, Ваня, и ему… сколько тебе, ну-ка скажи. Правильно, пять лет. Ты моя умничка».

«Мы только что приехали в пиццерию, и я сказала ему сходить помыть руки, а сама дала официантке тортик. Они там зажгут свечки, всё такое, вынесут. Надеюсь, ему понравится. Так, надо кассету проверить,

а то ещё закончится, когда не надо».

«Вот мы взяли очень большую пиццу. Тут всякие овощи, колбаски, ещё сыр такой вязкий, да? Как тебе, нравится? Вообще вкусная, да? Может ещё возьмём? Не хочешь? Объелся? Иди ко мне, мой мальчик! Дай я тебя поцелую! Ты мой хорошенький!»

«Ой, смотри, нам что-то несут! Смотри-смотри! Тортик, смотри! Ура, тортик! С днём рождения! С днём рождения! С днём рождения! Давай, задувай свечки! Ещё-ещё немного. Ну давай тогда со второго раза, ничего страшного. Ура-а-а! С днём рождения тебя, моё солнышко!»

«Итак, сегодня шестое июня, у моего сына день рождения, и… и я тебя очень люблю. Да? Ты же знаешь, что я тебя люблю? Я тебя так сильно люблю. А маму ты любишь? Сильно любишь? Даже сильнее, чем я тебя? Дай я тебя поцелую. Я так сильно тебя люблю».

«Смотрите, он уснул, прямо в автобусе. Вечер уже всё-таки. Устал, наверное. Он такой красивый у меня. А за окном огни красивые. Жаль, что он их не видит. И… если ты увидишь эту запись спустя долгое время, я хочу, чтобы ты знал, как я тебя люблю. И я так счастлива, что встретила тебя. Я думаю, что если бы я не любила тебя, то никогда бы не родилась. И я счастлива, что сейчас ты рядом со мной. И я думаю, что ты всегда будешь рядом со мной. И я буду с тобой, ведь я… люблю тебя. Я тебя очень люблю, и мне так страшно, что мне придётся расстаться с этой жизнью, с тобой».

«Вот мы и дома. Он еле дошёл. Я думала, что смогу дотащить его, но он уже слишком тяжёлый. Я уже не могу даже, как раньше утром, посадить на колени и обнять его. Мне всегда так нравилось это делать».

«Я только что посмотрела всё, что сняла за день, и мне стало так грустно. Я, видимо, была так заворожена этим днём, что всё забыла, и только вспомнила через записи; и грустно, что даже такие счастливые воспоминания однажды забудутся. Но я всегда буду любить своего сына, и я думаю, это намного важнее воспоминаний».

«Вот он спит. Ещё маленький он всё-таки. Ну-ка, ложись вот так, удобнее будет. Спокойной ночи, мой хороший».

«Я так много всего вспомнила. Как он только начал ползать, ходить. Прямо, знаете, будто я видела всю жизнь, как вообще она зарождается. Ой, не знаю, сложно всё это. Наверное, я тоже сильно устала, ха-ха. Что ж, я думаю, на этом всё. Это был прекрасный день. И я думаю, таких дней будет ещё много. И надеюсь, я смогу их заснять или хотя бы запомнить. Боже, не могу, слёзы наворачиваются. Если ты однажды это увидишь, я хочу, чтобы ты знал, как люблю тебя. Я так хочу увидеть тебя взрослым. Ну всё, пока-пока. Всех люблю. Всем спокойной ночи. Чмок».

В них она пыталась отразить и сохранить свою жизнь, но раз уж она перестала снимать, то скорее всего, что-то пошло не так; возможно, она поняла, что… возможно, она поняла… Простите, я сбился с мысли. Возможно, она поняла, что одних только кадров, фотографий и записей на бумаге недостаточно, чтобы оставить в этом мире часть себя. Всё материальное однажды исчезнет. И мы однажды исчезнем. И никто не узнает, кем мы были на самом деле. А может быть, и неважно, кто мы такие? По крайней мере, для людей, которые любят нас.

Мама, где же ты?..

– Ну что, идём? – спросила меня Нурзат.

Моя смена закончилась одновременно с её, и Нурзат предложила мне прогуляться с ней и её дочерью в ближайшем парке. Это было их ежегодной традицией – встречать осень со всей её желтеющей листвой и ласковым ветром в тихом парке, идти по дорожке, которая, как кажется, никогда не закончится; и вот я стал участником их прогулки. Мы дошли до самой гущи парка, где казалось, что уже находишься в глубине леса; сели на деревянные скамейки со столиком, Нурзат налила в стаканы горячего чаю, угостила меня, и тогда наступила тишина. Да, точно, как в те дни. И я так же боялся что-то сказать.