Мои больные (сборник)
Шрифт:
Наиболее тщательное изучение изменений мягкого неба при гриппе провел Н.И.Морозкин (1955–1958). Он установил различную частоту последних в зависимости от типа вируса (при типе А 2 – 75 %) и характерную этапность в развитии гиперемии и зернистости мягкого неба у больных в течение болезни. Им были отмечены эти изменения не только в случаях типичного гриппа, но и у больных стертыми и безлихорадочными вариантами заболевания. Н.И.Морозкин подчеркивал специфичность изменений на мягком небе для гриппа. Морфологически зерна на слизистой мягкого неба, по его данным, представляли собой набухшие лимфообразования (М.К.Даль, по Н.Н.Морозкину, 1958).
Данные литературы (с целью изучить их я даже съездил в Москву и поработал
Я написал статью о своих наблюдениях и показал ее известному московскому инфекционисту профессору Ф.Г.Эпштейну (по рекомендации проф. М.Я.Ратнер). Он, при встрече со мной, сказал, что не разделяет точку зрения Н.Н.Морозкина в отношении специфичности изменений мягкого неба при гриппе, но что, тем не менее, мои данные кажутся ему убедительными. По его совету, я послал статью в журнал «Советская медицина», и она вышла в № 1 за 1960 год. Она так и называлась: «Изменения мягкого неба при гриппе». Это была моя первая публикация в центральном журнале.
Профессиональная жизнь продолжалась, обогащая меня все новыми и новыми творческими находками. Это было связано с учебой в клинической ординатуре в Ленинграде под руководством Н.С.Молчанова и Е.В.Гембицкого, и в Ленинградском окружном госпитале (К.А Шемонаев, М.Ю.Лянда), и – последние 45 лет – в собственной Саратовской терапевтической клинике.
Больной с сепсисом
В начале декабря 1987 г. в реанимационную Кабульского госпиталя из Гардеза поступил солдат по фамилии П-ч. В начале декабря у него возник подпяточный абсцесс. Днем еле ходил, ночью его били потрясающие ознобы, а обратиться к врачу боялся или стеснялся. В то время как раз в этом районе шли напряженные бои. Обратился, когда стало уже невмоготу, развился сепсис. Высыпали пустулы на теле, появилась желтуха, развилась нефропатия, в легких возникли деструктивные изменения. Страдал он очень, мучили лихорадка и рвота. Но картина сепсиса все же была неполна. Не было анемии, не появилось признаков эндокардита и порока сердца. Это обнадеживало, хотя и не исключало предположения о сепсисе.
Применили 80 млн. ед. пенициллина в сочетании с гентамицином (для того времени это было неплохо) и спустя 2–3 дня больному стало немного получше. Исчезла высокая изматывавшая лихорадка, уменьшилась желтуха и снизился билирубин, появился аппетит, пустулы подсохли и стали отпадать. И все же кровохарканье и деструктивные изменения в легких сохранялись, иногда рецидивировал озноб. Надо было продолжать лечение и ждать. С сепсисом шутки плохи.
Спустя неделю больному стало намного легче. Он несомненно выходил из септического состояния. Полностью отпали корочки над бывшими пустулами, исчезла желтуха и кровохарканье, уменьшилась селезенка. Он охотно ел. И только в легких «застряла» деструкция. Над пораженными участками легких отчетливо выслушивался шум трения плевры.
Больной попросил у меня бумаги и конвертов. Будет писать письма. Я все время внушаю ему мысль, чтобы даже в этом состоянии он не был жертвой, а оставался участником борьбы за его жизнь. «Я – то постараюсь», говорил он мне, улыбаясь, и с аппетитом посматривал на принесенные котлеты.
В середине декабря он был переведен из реанимационной в отделение гнойной хирургии. От сепсиса удалось уйти.
Случай минно-взрывной политравмы
«Раненый со временем становится больным»
/Н.И.Пирогов, 1856 г./
Ноябрь 1987-го
Неделю назад ночью на заставу, где он служил, расположенную на высоте 4300 м., напали душманы. Завязался бой. В темноте, отбиваясь, зацепил растяжку мины. Взрывом его отбросило на камни, обожгло лицо, глаза. В бою никто из товарищей этого не заметил, и пролежал он до утра без сознания на холодных камнях. Утром был эвакуирован с заставы в медроту. Были установлены: сотрясение головного мозга, переломы костей стопы и голени, ушиб грудной клетки, ожоги, общее замерзание. И все это на фоне высотной гипоксии, кровопотери и обезвоженности. Какая комбинация повреждений! В медроте состояние его было тяжелым. Проведено обезболивание, обеспечена транспортная иммобилизация.
Эвакуацию в Кабульский госпиталь на вертолете перенес удовлетворительно. В реанимационном отделении, где я его наблюдал, пробыл два дня и был переведен в травматологическое отделение для лечения переломов. Уже в Кабуле у него выявилась пневмония – сказались травма груди и охлаждение. Потребовался курс антибиотикотерапии. Все закончилось благополучно. Спустя месяц он был отправлен в Союз.
Случай спинальной травмы
Врач должен быть очень близок больному человеку,
только так он может повлиять на него и помочь
(Авт.)
В это же время в реанимационной Кабульского госпиталя лежал солдат 20-ти лет, К., раненый снайпером-душманом в 1ерхнее-грудной отдел позвоночника. Мне его показали не сразу. Сохранились мои записи того времени.
«Обездвижен. Он здесь давно, уже пролежни появились, застойная пневмония. Посещаю его ежедневно, вместе с и.о. начальника реаниматологического отделения С.В.Науменко. Больной двигает правой рукой – от груди до рта. И дышит самостоятельно без аппарата ИВЛ почти по 40 минут. Подхожу к нему, заговаривает сам. Улыбается, держится парень. Хорошо бы в Ташкент отправить, хоть на руках у матери умер бы. Это обсуждается в ординаторской. Но долетит ли?»
«Спустя полмесяца. К. только на ИВЛ. Спрашиваю в ординаторской – как его дела? Отвечают: «Живая голова?». Как живая голова?! Живая душа! Каждый день подхожу к нему, осматриваю, спрашиваю. Перемен к лучшему нет. На крестце глубокие пролежни. Что его ждет? Сепсис. Спрашивает: «Чего ждать? Есть ли надежда? Наверное, мне не выкарабкаться…». Слезы на глазах. Безнадежность при полном ее осознании. Уже больше двух месяцев нет ему писем из дома, и сам он не попросит написать. Почему? Не хочет огорчать своих? Почему никто не предложит ему написать домой? В Великую Отечественную войну это было принято: друг ли, сосед ли по койке, земляк ли, санитарка, кто-нибудь отписал бы фронтовой треугольничек. Почему сейчас все, что с ним происходит, представляется анестезиологической проблемой, тогда как это уже проблема человеческая, страшная как весь этот Афганистан!
А с другой стороны, предложи ему написать письмецо на родину, предложи даже в самой деликатной форме, кто знает, может быть, это убьет его, и умрет он от жалости, как от еще одной пули – только уже в самое сердце.
Архисложная штука – деонтология безысходности. Смотрит парень в белый потолок днями, три раза в день глотает с ложечки суп, видит, как мелькают рядом люди-тени в белых халатах, такие же далекие от него, как его бесчувственное тело. Один только и есть спаситель – аппарат, который гонит воздух. Как перешагнуть грань между ним и собой, если ему уже ничего не осталось, а тебе – весь мир. Ты только на порог, а тебе навстречу полные слез глаза и искривившееся в рыдании лицо. «Живая голова»? Нет! Живая душа».