Мои миры, твое отчаяние. Танец 2

Кошка Маришка

Гарри хмыкнул про себя. Зельевар постоянно носил тяжелую одежду черных цветов. Исключение составляла белая рубашка, которая одевалась под низ. Но под сюртуком и мантией ее практически не было видно. И этот человек ругал его за то, что он разжигал камин!

Возможно, Снейп накладывал на свою одежду охлаждающие чары. В Дурмстранге полагалось носить сапоги. Даже поздней весной и ранней осенью. Они, конечно же, были удобной обувью, но очень уж жаркой. Обычно на них накладывали заклинание, регулирующее температуру, и успокаивались.

Глядя на

Снейпа, можно было понять, что он стремился запугать не только словами и своим поведением, но еще и своим внешним видом. Все эти заслоны, воздвигнутые опекуном, были не более, чем защитой. И Гарри было интересно, что же он скрывает под ними. Что так тщательно оберегает? Чего так сильно боится? Вряд ли у него когда–либо появится возможность спросить об этом прямо и получить ответы.

Снейп нахмурился, чуть опустил голову, скрестил руки на груди и посмотрел на Гарри исподлобья. Видимо, это была его излюбленная преподавательская поза.

— Так, Поттер. Слушай меня внимательно. По несколько раз повторять я не намерен. Посмотри на фортепиано. Видишь первые семь белых клавиш?

Мальчик кивнул.

— Так вот. Запоминай: до, ре, ми, фа, соль, ля, си.

Называя каждую ноту, зельевар нажимал соответствующую ей на клавишу.

— Тут все просто. На семь белых клавиш пять черных. У них нет самостоятельных названий. Первая черная клавиша находится между клавишами до и ре. Поскольку она выше на полтона, чем до, то ее называют до–диез. С другой стороны эта черная клавиша на полтона ниже, чем ре. Так что ее же можно назвать ре–бемоль. Надеюсь, тут все понятно?

Гарри поспешно кивнул и сделал на пергаменте несколько пометок.

— Двигаемся слева направо. Эти семь белых клавиш и пять черных — фортепьянная октава. Всего двенадцать тонов, Поттер. А сколько разных мелодий, сколько великих произведений! Двенадцать тонов, в них все: от любви до ненависти, от счастья до отчаяния. Но вернемся к октавам: субконтроктава, контроактава, большая, малая, первая, вторая, третья, четвертая. Различать их потренируешься без меня.

Мальчик посмотрел на множество клавиш. Они притягивали. Хотелось нажать на каждую и послушать, что из этого получится… Но… Он боялся перепутать все октавы, как было, когда он пытался сыграть третий концерт Рахманинова.

— Тут я написал тебе все нотные обозначения. Ты их должен знать так же, как основную таблицу взрывоопасных взаимодействий. Думаю, трех дней тебе должно хватить на то, чтобы разобраться с этим и соответственно освоить.

Гарри старался запомнить все знаки, рядом с которыми стояли сухие пояснения. Но они немного путались. Мальчик боялся показаться глупым. Он видел у Снейпа в библиотеке нотные записи. И если на следующем занятии опекун решит дать их Гарри, то мальчик точно запутается. Когда он какое–то время внимательно рассматривал записи, все было абсолютно просто. Но играть же надо относительно быстро. И мальчик боялся, что просто не успеет разобраться, какую ноту означает написанное.

Времени на созерцание огня в камине

просто не осталось. Мальчик постоянно повторял заученное и проверял себя. Иногда он сидел за инструментом. Гарри казалось, что он зачарован. У него была какая–то своя необычная аура.

Снейп вернулся домой через три дня и тут же принялся проверять мальчика. Правда, по мнению Поттера, это больше напоминало допрос. Когда же он завершил это, то поставил перед ним нотную запись.

— Сыграйте это, Поттер.

Мальчик пробежал глазами по нотной записи.

— Что это?

— Отрывок из Flower waltz Чайковского.

Мальчик внимательно несколько раз проглядел запись и несмело прикоснулся к клавишам. Он попытался сыграть требуемое.

— Поттер! Немедленно прекрати! Что это? Это игра? Ты попадаешь мимо нот! Это просто невозможно слушать! Ты совершенно рассеян!

Гарри сжался на стуле.

— Хорошо, возможно, тебе стоит привыкнуть к инструменту. Попробуй просто перебрать ноты. Вслушайся в них.

Мальчик закрыл глаза и нажал сначала одну клавишу, потом другую… У каждой ноты был свой цвет. С каждой октавой менялся лишь оттенок. Один и тот же цвет мог быть темным, мрачным, тяжелым и ярким, светлым, невесомым. Каждая нота отличалась от другой. Это очень явственно ощущалось.

— Если хочешь, попробуй что–нибудь наиграть, — саркастично хмыкнул Снейп.

— Хорошо.

Гарри открыл глаза и внимательно посмотрел на клавиши. Он попробовал представить, как выглядит его боль, отчаяние и беспокойство. Совместить картину, состоящую из эмоций, и музыку оказалось весьма сложным делом. Но потом Гарри отпустил себя. Отчаяние темно–синей нотой до в малой октаве дребежала сигналом тревоги, желая обратить на себя внимание, позвать на помощь. Беспокойная быстрая музыка кричала о всех волнениях, о сумятице, что была в душе мальчика. Страхи темными переливами вплетались во всю атмосферу.

Становилось легче. Запертое внутри наконец–то нашло выход и отозвалось в нотах. Цвета смешались перед внутренним взором, превратившись в ураган из красок. Черные, синие, красные… разных оттенков, темные, тяжелые и теперь свободные…

Гарри сделал глубокий вдох, а потом выдохнул, выпуская из себя все это. Потребность играть исчезла и мальчик остановился.

— Отвратительно, Поттер! Совершенно не мелодично. Сбивчиво. Никакого ритма, — каждое слово Снейп будто бы выплевывал из себя. — Я оставляю тебе ноты. Тренируйся. Через два дня встретимся вновь.

— Как скажете, сэр, — тихо пробормотал мальчик.

Зельевар вылетел из гостиной и поднялся к себе в комнату. Мальчик так и не понял причину, по которой Снейп скрылся с такой поспешностью. Возможно, Гарри вложил в музыку немного своей магии. Так обычно делали Офелия и Мирослава. По их словам, это необходимо для оживления музыки. Чтобы она легче могла достигнуть души слушателя.

Эмоции, которым дал выход Гарри, были не самыми приятными и вполне объяснимо, что Снейп не пожелал слушать все это.