Мои погоны
Шрифт:
Говорил Божко с нами, как равный с равными. Это понравилось мне: да сих пор сержанты и старшины, за редким исключением, не упускали случая показать дистанцию, которая отделяет их, младших командиров, от меня, простого солдата.
Я подружился с Божко — он привлекал меня степенностью, рассудительностью, умением ладить с людьми.
Я и Генка спали из-за блох на открытом воздухе. Божко часто присоединялся к нам. Глядя на посеребренные луной облака, говорил:
— А у нас на Украине небо другое.
— Лучше? —
— Лучше, — твердо отвечал Божко.
— Зато у нас леса! — восклицал я.
— И у нас леса, — не сдавался сержант.
— Ну это ты того, привираешь, — недоверчиво произносил я. — Украина — это степь.
— И степь, и лес, и горы, — подхватывал Божко. — После войны приезжай в гости — сам увидишь. Я в Черниговской области живу. Там природа — поискать только. Варениками угощу.
— Вкусная штука?
Божко причмокивал.
— Вкусней их ничего нет!
Иногда он становился грустным, задумчивым, и тогда я понимал: он вспоминает свой дом, свое село, в котором не был несколько лет — когда началась война, Божко отбывал действительную.
— Из дома пишут? — интересовался я.
— Пишут, — отвечал Божко.
— Что пишут?
— Разное. Пишут, что немец сильно лютовал — до сих пор в землянках живут. После войны придется вкалывать засучив рукава. Шутка ли, все заново надо будет строить. Приеду домой — первым делом хату построю. Большую хату, намного больше той, что была. Если время будет, приезжай на новоселье.
— Обязательно! — пообещал я.
…Божко прислушался к разговору, хмыкнул, потом сказал:
— Не робейте, хлопцы!
— Эх, сержант! — огорчился Файзула. — Не дал пощупать ребятишек. Знать хочется, с кем воевать придется. Не люблю пугливых — на овец похожих.
— Или на козу, — спокойно произнес Божко.
Наступила тишина. Было слышно, как скрипят сосны и шелестит потревоженная ветром сухая листва.
— Это еще доказать надо, — возразил Файзула. Я определил по его голосу — он усмехается.
— Сукин ты сын! — воскликнул Божко. — Совести у тебя — кот наплакал.
— Зачем ругаешься? — обиделся Файзула. — Доложи, кому следует, только не ругайся.
— Если грешен, сам признайся! — сказал Божко.
Закончить разговор не удалось — кто-то крикнул:
— Шухер!
Из-за деревьев показался взводный. Днем он щеголял в полной форме, а сейчас на нем белела, выделяясь в темноте, нательная рубаха. Эта нательная рубаха с завязочками вместо пуговиц превращала лейтенанта в такого же солдата, как и мы.
— О чем разговор, хлопцы? — спросил Сорокин.
— За жизнь калякаем, — ответил Божко и кашлянул, предупреждая нас — молчок, мол.
— Ну и как она, жизнь?
— Идет помаленьку, — не меняя интонации, проговорил Божко. И снова кашлянул. — Касимов новичков просвещает.
— Храбрые новички, товарищ лейтенант! —
— Прыгнут! — Командир взвода кивнул. — Комбриг приказал не тянуть с этим делом.
— Значит, скоро? — оживился Файзула.
— Что?
— Десантироваться? Правильно я понял, товарищ лейтенант?
— Может, правильно, а может, нет.
Уклончивый ответ распалил ребят. Посыпались вопросы:
— Куда сбросят?..
— Когда?..
— Всех или?..
— Стоп, хлопцы! — Сорокин поднял руку. — Я же не пророк. Получим приказ — узнаем. А сейчас спать!
Когда лейтенант ушел, Божко сказал:
— Человек — наш взводный!
— Толковый, — согласился Файзула. — Говорят, в солдатской лямке ходил.
— Два года, — подтвердил Божко. — Потом его на офицерские курсы определили. Солдаты для него, что дети для отца.
«Верно, — подумал я. — Он хоть и взводный, но свой в доску». И еще я подумал, что ВДВ — так сокращенно назывались воздушно-десантные войска — отличаются от других войск не только сытным пайком, но и отсутствием строевой. Ее заменяет тактика, изучение стрелкового оружия. Две недели, проведенные в ВДВ, дали мне гораздо больше, чем месяц службы в Горьком. Я уже неплохо стрелял (из десяти возможных выбивал шесть), научился владеть финкой. Финка, вложенная в ножны, болталась на ремне. Я даже спал с ней. Финки выдавались всем десантникам.
— По личному указанию Верховного, — объяснили нам в первый же день.
Верховного десантники вспоминали часто. Говорили о нем с нотками снисходительности, как говорят взрослые дети о своих отцах. Божко утверждал, что каждый десантник может в любое время обратиться к Верховному.
— У него на письменном столе списки всех десантников, — утверждал Божко.
— И мы в них? — спросил Генка.
— Конечно!
«Вот это да!» — удивился я, хотя и не поверил.
Ветер утих. Стал накрапывать дождь. «Завтра утром, — снова подумал я. — Завтра шмякнусь — и прощай Зоя». Попытался представить, как она будет плакать, но ничего не получилось — все время возникало Зинино лицо: она улыбалась мне, а я, помимо воли, ей.
Генка тоже не спал. «Хорошо бы дождь до утра не кончился», — помечтал я: в ненастную погоду прыжки отменялись…
Проснувшись, я увидел небо — сплошную синь. «Значит, прыгать». — И я загрустил.
После завтрака Божко сказал:
— Айда, хлопцы!
Мы влезли в кузов полуторки и поехали на аэродром. Машина часто останавливалась, принимая новых и новых пассажиров — тех, кому предстояло прыгать. Дорога петляла по лесу, как убегающий уж. Потом грузовик покатил по полю — туда, где выделялись контуры «дугласов», с которых, как сказал Божко, нам придется прыгать недели через две.