Мои пятнадцать редакторов
Шрифт:
Однажды пришло письмо из сельской школы: конфликтовали учителя. Не иначе как из-за предметных "часов". Пришлось ехать разбираться. Ночевать было негде, и одна из конфликтующих сторон помогла мне устроиться с ночлегом. Проще говоря, пригласила к себе домой. Я попил чаю, рассказал о Сибири с Москвой и честно лег спать на раскладушке. А наутро со спокойной душой вернулся в Покровку – писать материал.
В тот же день, ближе к вечеру, уже другая конфликтующая сторона привезла на меня "телегу" на четыре страницы и передала её в редакцию. А дальше получилось вот что.
– Вы – что, Сергей, первый
Я почитал и чуть не упал со стула. До сих пор не могу понять, почему меня еще и в каннибализме не обвинили. Наверное, слова такого не знали, хотя и учителя. Зато в догадках и вымыслах оказались настоящими мастерами подмётного жанра; разукрасили меня так, хоть из газеты беги.
– Письмо, конечно, ерунда, я совершенно не верю в то, что там написано, – сказала, чуть поостыв, Лидия Васильевна. – Но ведь они могут обратиться и в районо, и к третьему секретарю… Им ведь главное – бросить на журналиста тень, а там – попробуй, отмойся!.. – редактор знала, о чем говорила: это чувствовалось по интонации. – Не переживайте, Сергей, если ваши "доброжелатели" не успокоятся, я найду что в райкоме сказать. Идите и спокойно работайте, – заключила Лапик, и добавила при этом. – Кстати, самые конфликтные коллективы – это педагоги, врачи и работники культуры. Вы, Сергей, в отделе писем работаете, должны это знать!
Я узнал. И запомнил урок на всю жизнь. С тех пор живу – и ничему уже не удивляюсь. Оклады у педагогов маленькие, работа – творческая, нервная. Откуда же конфликтам-то не быть?
Впрочем, дело это прошлое, давнее…
Буквально на второй день после моего вселения в общежитие встретился мне в коридоре парнишка лет семнадцати. Сначала думал – кореец, они в Приморье живут еще со времен Арсеньева, который в дебрях Уссурийской тайги целую книгу написал. Но пригляделся – и понял: китаец, что тоже не удивительно. Товарищи из Поднебесной еще раньше Арсеньева в Уссурийскую тайгу полезли – корень жень-шень искать. Бывало, найдут заветный корешок, да как закричат на весь Сихотэ-Алинь: "Панцуй!", типа, не лезь, в долю не возьму. Жень-шень, он больших юаней стоит.
Это мне объяснил тот самый парнишка-китаец, с которым я познакомился в общежитии. Вообще-то, Тима (назовём его так) был китайцем корейского происхождения и с детства жил в верховьях реки Суйфун (нынешняя Раздольная). Ну, жил себе и жил. А тут вдруг культурная революция, остров Даманский и хилая интеллигенция, якобы продавшаяся американским империалистам со всеми потрохами. И пошли тогда одни китайцы громить других китайцев. А называлось все это дело Великой Культурной революцией.
Это потом выяснилось, что громили тогда в Китае совсем не тех, кого надо было. И тогда этих громил самих к китайской стенке поставили. Однако Тиме от этого легче не стало: родителей-то уже нет! А без них куда денешься? Пожил парнишка у дедушки, пока не подрос, а потом взял и махнул на нашу сторону. От советско-китайской границы до села Фадеевка всего километров восемь, а от Фадеевки до Покровки –
Не зная толком русского языка, Тиме непросто было жить в общежитии, среди гегемонов эпохи развитого социализма. Ребята из органов, конечно, за Тимой присматривали, однако же, рабочее общежитие имело свои, отличные от органов, ценности. Любили в общежитии поговорить об что-нибудь выпить и об набить кому-нибудь морду (да простит меня писатель Бабель, если я его слегка перевру). Я и сам пару раз здесь сумел подраться, и ничего, до сих пор не кашляю. Но я хоть по-русски умел свои претензии выражать, а Тиме каково? Правда, его в общежитии не обижали, но чувствовалось, что среди гегемона было ему неуютно.
– Твой имя в переводе с китайский значит "хромой начальник с ружьем", – огорошил меня Тима вольным переводом, когда впервые услышал мою фамилию. Что ж, всякое бывает. Можно и начальником. Даже с ружьём. Если буду проездом в Пекине, обязательно у местных насчёт начальника расспрошу. Хотя не думаю, что Тима мог в переводе ошибиться.
(Через несколько лет на Сахалине местные жители всерьёз уверяли меня,что "Чевгун" – исконно нивхская фамилия. И даже приводили в качестве доказательства старика-нивха из повести Г.Гора "Юноша с далёкой реки". Я слушал и ничему уже не удивлялся.)
Тот же Тима подбил меня заняться каратэ. Борьба экзотическая, в ту пору существовавшая лишь в устных рассказах да на киноэкране – в первом советском боевике "Пираты XX-го века". Я тут же бросил курить и начал с Тимой на пару бегать по утрам в местный парк культуры и отдыха. В феврале. Босиком. Туда – и обратно.
– Твоя совсем худо бежать,твоя надо холосо бежать! – на ходу подбадривал меня Тима. Я бежал, как мог, и думал лишь об одном: сейчас бы что-нибудь для согрева!..
Прошло дня три, и я уже летал по улицам не хуже олимпийского чемпиона. Тима за спиной подбадривал меня по-китайски,я отвечал ему на чистейшем японском "Ос!". Талгат Нигматуллин из "Пиратов" отдыхал, когда мы с Тимой лупили пятками промёрзшие клёны.
Через неделю после начала наших интернациональных пробежек в редакцию пришел один скромный человек в штатском, по фамилии Каплун, и предложил мне выйти на крыльцо поговорить.
Я вышел, и мы поговорили.
– Между прочим, вы в советской газете работаете, – сказал этот скромный, нажимая на слово "советской". – А отношения с Китаем у нас сейчас, сами знаете, какие.
– Напряжённые у нас отношения, – не стал я скрывать всю сложность международной обстановки. – Но я, уверяю вас, здесь не причём.
Каплун в штатском, натурально, улыбнулся и сказал, что, конечно же, не причём, но всё равно надо понимать, что работник печати – не каменщик из РСУ, люди всё замечают… Потом попрощался и ушел. А я продолжал с Тимой бегать по утрам. Не для того, чтобы Брюса Ли при случае побить, просто втянулся в это дело.
Позже выяснилось: не зря этот, в штатском,ко мне приходил. И вообще, плохим я слушателем оказался.
В то время я продолжал писать стихи, но как-то без настроения, словно бы по привычке. Иногда прорывалось нечто похожее на стихи, но редко, редко: