Мои пятнадцать редакторов
Шрифт:
Годы молчания не обратил в золотые.
Годы прошли. Обмелела душа, как река.
Божьего промысла сети бросаю пустые:
"Бог не увидит такого, как я, дурака!.."
Поэзия уходили от меня, прежние чувства выдыхались, словно откупоренный лимонад. На место строчек и рифм всё настойчивей просилась газета. Сбывалось пророчество прозаика Гены Давыдова: "Очерки, репортажи. Отчёты с партийных конференций. Всё будешь писать! Главное, от коллектива не отбиваться".
– Надо бы поздравить наших коллег из газеты "Коммунар" с Днем печати, – сказала мне Лапик
Придуманное решили записать на пленку и привезти коллегам в подарок концерт художественной самодеятельности, организованный силами редакции. Я взял несколько известных песенок, вроде "За что вы Ваньку-то Морозова?", и написал на старые мелодии новые слова, увязав их с конкретными лицами. Получилось довольно занятно. Например, музыкальное поздравление старейшему журналисту "Коммунара" Василию Липатову, часто публиковавшему свои материалы под псевдонимом "В. Арсентьев", заканчивалось такими строчками:
Хоть по годам он – лист осенний,
Но как Геракл, неутомим.
Его фамилия – Арсентьев,
А В. Липатов – псевдоним.
А для редактора "Коммунара" Н. Потапова я сочинил другую песенку, при молчаливом согласии Высоцкого:
"Пусть будет жизнь красивой, как в кино!" -
Решил горком. А мне куда деваться?
Фотограф щелк да щелк… Да все равно
Перед бюро придется отчитаться!
Юрка Петров записал наш концерт на магнитную ленту, и накануне Дня печати редактор Лапик отвезла ее в Уссурийск. Вернулась, и на вопрос, мол, как там уссурийским коллегам наше редакционное творчество, ответила:
– Понравилось. Смеялись от души! Говорили, что так их еще ни разу не поздравляли. Даже пленку оставили переписать – на память.
Разговор состоялся шестого мая. А через неделю меня уволили из газеты с формулировкой "по собственному желанию". Не думаю, что из-за пленки: в конце концов, не Галич же эти куплеты исполнял! Возможно, кому-то что-то померещилось, вот и решил отличиться. А здесь – такой удобный случай. Опять же, китайская граница недалеко. Да и с Тимой я по утрам все ещё продолжаю бегать.
– Вы, Сергей, подождите немного, а там я что-нибудь придумаю, – изрядно смущаясь, сказала мне Лапик, отдавая Трудовую книжку. – Все поправится, вот увидите. "Там" ведь тоже всякие люди сидят!..
Не знаю, какие там люди сидели: я их анкет не читал. А вот Лапик проработала после этого меньше года. В райкоме партии подыскали формальный предлог – и отправили редактора на пенсию.
Для Лапик это был тяжелый удар. Она держалась, как могла. Примерно с полгода еще приходила в редакцию – подрабатывала корректором, только чтобы не сидеть без дела и не чувствовать себя одинокой. А однажды утром – не пришла. Не выдержало сердце.
В то время я жил далеко от Покровки, и о похоронах узнал много позже – года через два. Мне рассказали: больше всего венков было от райкома КПСС. Ну, это уж непременно. Чего-чего, а хоронить-то партия всегда умела, этого у нее не отнять… И добавить мне к этому – нечего.
В Уссурийске пахло весенними тополями, а у меня на душе кошки скребли. До тех пор, пока не устроился на работу: подался на хлебозавод N3 – рабочим
Больше всего мне нравились ночные смены: хоть немного веет прохладой из открытых окон. А днем прямо сущая Африка, и начальство всегда рядом. Горячие рамы с формами выходят из печи одна за другой, нельзя упустить их, иначе хлеб сгорит. Крутишься как заведенный: выбил хлеб из формы на ленту транспортёра, схватил из бруфера формы с готовой расстойкой, поставил на раму, чтобы отправить в печь – и по новому кругу. И так за смену – четыре часа, а еще четыре – на укладке хлеба.
Платили на хлебозаводе хорошо, грех жаловаться. Однако рабочих постоянно не хватало. Выручала наша доблестная Советская армия – присылала на хлебозавод защитников Родины. Я так думаю, исключительно для пользы дела – чтобы солдаты не расслаблялись по казармам. А вносили свой вклад в дело укрепления обороноспособности страны.
На хлебозаводе я работал до декабря. Числа пятого вдруг пришел мне гонорар из Свердловска – за подборку стихов в коллективном сборнике "Вам, романтики!". Чуть не год добирались до меня эти двести рублей. Почти моя месячная зарплата.
Вот здесь-то и мелькнула мысль: а не податься ли на Сахалин?
Это остров такой большой. И Япония где-то рядом.
Глава третья
Если отправиться из Южно-Сахалинска по японской узкоколейке на север острова, не разминуться с поселком Смирных. Только не надо думать, что там одни смирные живут. Это просто посёлок так называется. Места здесь глухие,зяблые, народ цивилизацией не разбалован, одни лесорубы кругом. Впрочем, нормальные мужики. С такими хоть лес валить, хоть в очереди за пивом стоять:ни за что не подведут. Один, я помню, на волне перестройки аж до народного депутата дорубился. Не знаю, что уж он там особо ценного наработал, но бюст народному лесорубу в леспромхозе поставили.
Редактор Лаптев при ближайшем рассмотрении оказался этаким добрячком лет пятидесяти четырёх. А может, и сорока восьми, я у него паспорт не спрашивал. Типичный редактор районной газеты, с партийно-хозяйственным взглядом на жизнь конца семидесятых. В газете "Новая жизнь" я проработал месяца полтора и одно могу сказать: эти полтора месяца я попросту вычеркнул из жизни. А с учетом районного коэффициента 1,6 – и два месяца набегают.
– Вы где в Сибири работали?.. Ага, понятно. Так, так, – начал мучить меня редактор прямо с порога.- А из Покровки почему уволились?.. Ага, по собственному желанию. Так, так…
В руках у редактора Трудовая книжка, казалось, поскрипывала страницами.
"Осталось только её на свет посмотреть. Или на зуб попробовать, – думал я, ожидая своей участи. – Вот мухомор! Сидит, и над моей биографией изгаляется".
– Уссурийский хлебозавод, говорите? Угу… Всего шесть месяцев проработали. Это почему же так? Объясните, – насторожился редактор. И даже носом на меня повёл, словно принюхивался. Честное слово!
– Так я же, Василий Кузьмич, на Сахалин собрался ехать. Вот и пришлось уволиться, – отвечал я.