Мои пятнадцать редакторов
Шрифт:
– Вы к кому? – спросил вахтенный, заступая нам дорогу.
– К черпаку, – ответил Саша, конспиративно понижая голос.
– Понятно, – усмехнулся вахтенный. – Валяйте. Только смотрите, долго не засиживайтесь, а то кэп обещал после обеда приехать.
Мы поднялись на палубу и двинулись на камбуз. Грешным делом, подумалось: попрут нас сейчас из кают-компании с большим скандалом! Однако тамошний кок нашему появлению совершенно не удивился. Молча налил по тарелке борща, и даже как звать нас не спросил. Потом дал каши с тушенкой, а кисель
– Я же говорю, "коробка" что надо, – сказал Саша, по-хозяйски располагаясь за столом. – Главное, морскую традицию не забывают. А она, Серёга, проста как кнехт: хоть один раз, но бича накорми. Потому что завтра и ты можешь на его месте оказаться!
Субботу мы худо-бедно, но пережили, а в воскресенье опять пошли в порт. И снова нас накормили, не спрашивая, кто мы такие и что на чужом судне делаем. А потом Саша встретил в порту приятелей, и воскресный вечер мы провели в межрейсовом Доме моряков. Прямо как у Высоцкого:
Пью, бывает, хоть залейся:
Кореша приходят с рейса
И гуляют от рубля…
А в понедельник на Сашино имя пришел долгожданный перевод. Правда, надобность в нем уже отпала. В Доме моряков Саша узнал от приятелей, что один из БМРТ уходит на Владивосток и что на судно срочно требуется палубный матрос. В тот же день поэт устроился на траулер, а назавтра ушел рейсом зюйд-вест, столько-то градусов.
– Да я во Владике не задержусь: отдам рукопись – и обратно на Курилы, первым же судном. Мимо Корсакова не пройду! – сказал Саша, прощаясь. Улыбнулся из-под щегольских усиков – и ушел в порт. Унес тетрадку со стихами, а вместе с ней и свою судьбу.
"С тех пор прошло много лет, но с моряком я так и не встретился…"
Так завершается в рассказе эпизод с моряком. Так он закончился и в реальной жизни. Сашу Пастушенко я больше не встречал. Не знаю, выпустил он свой сборник стихов или нет. Да и жив ли Саша или уже читает стихи ангелам – тоже не ведаю. Я же, в отличие от своего героя Митрохина, не ушел через год на краболове к берегам Камчатки – "слушать ритмы моря и зарабатывать на обратный билет". Хотя и собирался это сделать, не скрою.
В конце апреля разыскало меня письмо из Амурской области. С большим опозданием ответили на один из моих запросов, которые я написал в январе и отправил в дальние края – на Алтай, в Кемерово, Иркутск и так далее. Писал редактор районной газеты "Ленинское слово" В.И. Галузин. Мол, извините, что задержался с ответом, все дело в том, что пришлось немного подождать, пока райисполком выделит для редакции квартиру. И вот теперь можете смело приезжать к нам в Поярково. Если не передумали, конечно.
И стало мне тогда, честно говоря, не до краболова.
Глава пятая
В Благовещенске я бывал и раньше – в 1974 году. Приезжал сюда вместе с театром КДВО, в котором работал тогда монтировщиком декораций. Город запомнился просторными улицами, основательными домами и красивой набережной,
В конце семидесятых капитализм за Амуром еще не строили, но и с развитым социализмом уже не ладили. Взаимная неприязнь туманом клубилась над рекой. Китайские пограничные катера на встречном курсе сердито поднимали волну в сторону сопредельного государства. Изредка попадались мелкие суденышки, облепленные черноголовыми пассажирами от киля до клотика. И как они при бортовой качке в воду не сыпались, одному Будде известно.
Фарватер у Амура извилист, и "Метеор" часто прижимался совсем близко к китайскому берегу. Председатель Мао щурился с огромных портретов на гордость советского речного флота. На фоне убогих крестьянских фанз круглолицый председатель выглядел особенно внушительно. При виде скоростного "Метеора" рыбаки на берегу бросали снасти и демонстративно поворачивались к ревизионистам спиной. Так и стояли, подбоченившись, пока судно пролетало мимо. Время дешевого китайского ширпотреба в обмен на богатый русский лес было ещё впереди.
Для редактора Галузина журналист с Сахалина был вроде кота в мешке. Свое любопытство редактор скрывать не стал: не успел я как следует оглядеться с дороги, как меня уже позвали.
– Сельской тематикой заниматься приходилось? – стал расспрашивать Галузин.
– В общем-то, приходилось. Правда, я в отделе писем работал…
– У меня вакансия в отделе партийной жизни. Так что готовьтесь осваивать новые темы, – деловито заметил редактор.- А фотографировать умеете?
– В принципе, да.
– У нас район сельскохозяйственный, одиннадцать совхозов и колхоз, ездить приходится много, – продолжал Галузин. – Материалы в газету идут практически с колес. Все делаем сами: и корреспонденции пишем, и сельских механизаторов фотографируем. Выходим как все – три раза в неделю, на четырех полосах. А в посевную и уборочную – ежедневно, на двух. Само собой, норма строк: ее надо выполнять. Для газетчика это святое дело!
Я представил себя, ежедневно выполняющего норму строк, и вспомнил Сибирь. Всего-то две буквы лишних: там – Ярково, а здесь – Поярково. А разницы практически никакой: и там, и здесь только и делают, что строчки считают.
– Тяжело, не спорю, – посочувствовал Галузин. – Зато какая оперативность! Знаете, как у нас говорят? Утром – в куплете, а вечером – в газете! То есть, наоборот: утром – в газете, а вечером…
Здесь в кабинет вошел какой-то высокий и худой, с суровым солдатским лицом, и ситуация с куплетом осталась до конца не проясненной.
– В чем дело, Александр Ильич? – несколько нервно спросил Галузин. – Видите, я занят!
– Извините, но там Турков…
– Что – Турков? Я ведь его домой отпустил.