Мои ранние годы. 1874-1904
Шрифт:
Дело уладили дружески и к удовлетворению обеих сторон, читатели же постепенно свыклись с одновременным существованием двух разных людей, носящих одно и то же имя и одинаково намеренных впредь, усердно и плодотворно трудясь, удовлетворять как литературные, так, при нужде, и политические запросы масс. Когда год спустя я посетил Бостон, мистер Уинстон Черчилль первым оказал мне гостеприимство. Он пригласил меня на веселое молодежное застолье, где мы оба произносили речи, в которых восхваляли друг друга. Но искоренить путаницу все же не удалось — мою почту направляли на его адрес, а счет за то самое застолье прислали мне. Вряд ли стоит уточнять, что все эти ошибки были быстро исправлены.
В один прекрасный день меня попросил заехать в палату общин мистер Роберт Аскрофт, депутат-консерватор от округа Олдхем. Там он повел меня в курительную, где рассказал об одном важном проекте. Олдхем — двухмандатный округ, и в то время оба места в палате занимали консерваторы. У главного из депутатов, Аскрофта, положение было прочное не
Прошло несколько недель, и дата моего выступления уже была определена, когда, к моему огорчению, газеты сообщили о скоропостижной смерти Аскрофта. Казалось странным, что он, такой крепкий и деловитый, выглядевший абсолютно здоровым, вдруг ни с того ни с сего скончался, в то время как его коллега, чье здоровье вызывало опасения, продолжал жить. Роберт Аскрофт был очень уважаем в рабочей среде Олдхема. Рабочие организовали подписку и собрали, с миру по нитке, более двух тысяч фунтов на сооружение памятника «другу и защитнику рабочих». Они поставили условие (которое я счел тогда очень значимым), что деньги эти не будут использованы ни на какие повседневные нужды; никаких там новых кроватей для больниц, закупок книг в библиотеки, даже фонтана не надо — только памятник. Мы не хотим, объяснили они, делать подарок себе самим.
Образовалась вакансия, которую теперь следовало заполнить, и первым же кандидатом стал я. Говорили, что на меня указует перст высокочтимого усопшего. По городу уже были расклеены афиши, анонсирующие мое выступление. Вкупе с памятью о моем отце это решило дело. Без каких-либо хлопот, прошений, обращений и вызовов в комитеты я получил официальное приглашение баллотироваться в депутаты. В штабе консервативной партии Шкипер, всецело одобряя выбор местной ячейки, выдвинул другой план — воспользоваться дополнительными выборами, чтобы освободить оба мандата. По его мнению, у правительства было в тот момент мало шансов выиграть дополнительные выборы в Ланкашире. Устраивать их вторично, если через несколько месяцев образуется вторая вакансия, вообще никому не хотелось. Лорд Солсбери мог, не моргнув глазом, позволить себе потерять пару мандатов. Значит, лучше отказаться от обоих мест сейчас и забыть об Олдхеме до общих выборов, а тогда уж постараться отвоевать себе оба мандата. Тактическая мудрость такого плана была мне понятна. Но в то время любая политическая борьба при любых обстоятельствах казалась мне предпочтительнее бездействия. Поэтому я, так сказать, развернул знамена и ринулся в бой.
Итак, я нырнул с головой в пучину дополнительных выборов открыто и публично, как это бывает в подобных случаях. К настоящему времени я выдержал четырнадцать избирательных кампаний, каждая из которых отняла у меня месяц жизни. Грустно думать, что из отведенного нам столь недолгого жизненного срока целых четырнадцать месяцев были потрачены на эту изнурительную болтовню. Дополнительные же выборы — а я прошел через пять таковых — и того хуже, ибо привлекают чудаков и психопатов со всей страны, а также их знакомых и приятелей, равно как и всевозможные паразитические фонды «возрождения», и вся эта свора намертво присасывается к несчастному кандидату. Если он поддерживает власти, то на него вешают всех собак и, делая его ответственным за все беды нашего существования и недостатки общественного устройства, громогласно требуют от него ответа, каким именно образом он собирается все это исправить и наладить.
В описываемый мною момент юнионистская власть начала терять популярность. Либералам уже достаточно давно не давали рулить, и электорат жаждал перемен. Демократия не любит преемственности. Лишь в редчайших случаях англичанин не поддастся искушению вытолкать в шею министров Короны, кто бы они ни были, и постараться переменить политический курс, в чем бы он ни заключался. Таким образом, я пустился грести против течения. Больше того, как раз в это время консерваторы проводили через палату общин так называемый Билль о десятине с целью облегчить жизнь священства англиканской церкви. Нонконформисты, и в том числе уэслианцы, чьи позиции в Ланкашире были очень сильны, одобрять это уж никак не могли. Радикалы безудержно изощрялись в насмешках, не останавливаясь даже перед тем, чтобы именовать это проявление щедрости Биллем о поповской милостыне. Вряд ли стоит пояснять, что до истории с Олдхемом я никаким боком не касался этой проблемы. Ни образование мое, ни военная служба никак не подготовили меня к участию в конфликте, вызвавшем такой бешеный накал страстей. Поэтому мне пришлось выяснять, из-за чего весь этот сыр-бор. Большинство моих соратников сходилось в оценке билля с радикалами, считая его серьезной ошибкой. Как только они посвятили меня в суть проблемы, мне явилось решение. Разумеется, священников следует поддержать, чтобы жизнь они могли иметь достойную, иначе как им исполнять их обязанности. Однако
Тут ко мне присоединился мой новый коллега по борьбе. Вовлечение его в избирательную кампанию, по общему мнению, являлось мастерским ходом главного штаба. Это был не кто иной, как мистер Джеймс Модели, социалист и всеми уважаемый секретарь Союза рабочих-прядильщиков. Мистер Модели являлся ярчайшим кандидатом от рабочих-тори из всех, кого я встречал. Он смело объявлял себя поклонником торийской демократии и даже торийского социализма. Обе партии, как заявлял он, лицемерят, но либералы — хуже. Он же, со своей стороны, горд выступать единым фронтом с «отпрыском» древнего рода британской аристократии за дело рабочего люда, которому он так хорошо известен и который всегда ему доверял. Неожиданно возникшее, это содружество меня чрезвычайно радовало и какое-то время казалось достаточно плодотворным. Партнерство «отпрыска» и социалиста обещало интересный поворот в политике. К несчастью, отвратительные вздорные радикалы, вмешавшись, испортили всю картину. В этом им помогла угрюмая толпа профсоюзных деятелей. Последние стали обвинять бедного мистера Модели в предательстве классовых интересов. Они ругательски ругали консерваторов и не стеснялись даже непочтительно отзываться о лорде Солсбери, утверждая, что он реакционер и противостоит демократическим устремлениям избирателей. Мы, разумеется, отвергали все эти наветы. Однако либерально и радикально настроенные рабочие, окончательно отшатнувшись от нас, проголосовали за свою партию, а мы остались лишь со стойкими своими приверженцами, слегка обескураженными появлением на их трибуне злостного социалиста.
Между тем два наших противника-либерала, как оказалось, были людьми замечательными и достойными. Старший из них, мистер Эммот, происходил из семьи потомственных олдхемских прядильщиков. Умудренный опытом, состоятельный мужчина в самом цветущем возрасте, так сказать, тысячью прядильных нитей связанный с городком и вплетенный в его ткань, он обладал способностями, благодаря которым впоследствии достиг высоких должностей и возглавил партию, оппозиционную правительству. Это был противник, над которым не так-то просто было одержать победу. Младший, мистер Рансиман, тогда еще совсем молодой, был очень обаятелен, богат и тоже исполнен всевозможных достоинств. Мой бедный друг-пролетарий и я едва могли наскрести на двоих пятьсот фунтов, и при этом нас обвиняли в защите интересов богачей, в то время как наши оппоненты, имевшие в загашнике уж никак не меньше четверти миллиона, клялись в верности сирым и убогим. Забавное противоречие!
Борьба была долгой и трудной. Я защищал правительство, существующий общественный строй, официальную церковь и ратовал за целостность империи. «Никогда раньше, — уверял я, — население Англии не было настолько многочисленным и настолько обеспеченным едой». Я расписывал мощь империи, говорил об освобождении Судана и необходимости не пускать на рынок иностранные товары, созданные рабским трудом. Мне вторил мистер Модели. Противники же наши вещали о тяжелой жизни рабочих, об убожестве трущоб, о вопиющих контрастах между богатством и нищетой, особенно и самым решительным образом напирая на несправедливость Билля о поповской милостыне. Их преимущество в борьбе было бы безусловным, не обладай ланкаширские рабочие удивительной способностью взвешивать все pro и contra каждого соискателя голосов. Оли вносили множество корректив в явно неравную игру. Я с утра до вечера объяснял, убеждал и уговаривал, в то время как мистер Модели раз за разом упорно повторял свою хлесткую инвективу против либералов, превосходящих тори в лицемерии.
Олдхем — округ исключительно рабочий и в ту пору очень процветающий. Здесь пряли хлопок для Индии, Китая и Японии, а вдобавок на крупном предприятии «Аса Лис» делали машины, которые впоследствии позволили этим странам обрабатывать хлопок самостоятельно. В городке не было приличной гостиницы, где удалось бы нормально выспаться, и богатые особняки попадались редко; он состоял из многих тысяч вполне сносных домиков, существование в которых в течение предшествовавших пятидесяти лет медленно, но верно улучшалась. Появился даже достаток — с шерстяными платками на девичьих головках, с башмаками на деревянной подошве и с босоногой ребятней. Я дожил до тех времен, когда мировой кризис сильно ударил по ланкаширским рабочим, но все же он не довел их до того убожества, которое некогда мнилось им пределом мечтаний. В те дни говорили: «От деревянных башмаков к деревянным башмакам — путь в четыре поколения», то есть первое поколение наживает, второе — приумножает нажитое, третье — транжирит, четвертое — возвращается на фабрику. Мне еще довелось стать свидетелем волнений из-за введения налога на шелковые чулки, когда рабочие достигли благосостояния, о котором в пору моей молодости и помыслить не могли, но оказались затянутыми во все сужающуюся воронку экономического спада и растущей конкуренции. Никто из тех, кого судьба сводила с ланкаширскими трудягами, не может не желать им всего наилучшего.