Мои Турки

Заверткина Тамара Петровна

Крутись не крутись, но нет у Филиппа столько зерна.

Вечером прибежала Милованова Лиза, работница штаба.

— Дядя Филипп, не вы первые, не вы последние: кто не погашает налог, на того заводится дело по раскулачиванию, считают, что состоятельные крестьяне припрятывают зерно.

— Да нет у нас такого зерна. На смех, что ли, такой налог состряпали? Закручинились Филипп с Грушей.

— Видно, придется, мать, и нам уезжать в Царицын, пока повестку в суд не принесли.

— Да ты что? Мы из Турков-то сроду не ездили дальше Ильинки или

Каменки. Адом как? Скотина? Сад?

Дом… Даже в глазах защипало у Филиппа. Вспомнил, как он молодым, тогда еще сильным, собирал по бревнышку этот дом. Да и не собрал бы, если б не родные. Каждая часть дома имеет свою историю, памятна. Сжимается сердце. Но где выход? И Лиза предупредила.

— За домом присматривать будут дочери, станут писать нам. Если власть не отберет.

Тяжело на старости лет оставлять все родное, нажитое своим же потом. Но от Грачева добра не дождешься.

И поехали старые Микиткины в незнакомый чужой им Сталинград, бывший Царицын. Город встретил их неприветливо: шумный, пыльный. Несказанно тянуло назад в Турки на родные просторы. Но вскоре дочери прислали письмо и сообщили, что дом их перевезли в колхоз, а сад вырубают соседи на топку. Затосковал Филипп, а вскоре тяжело заболел. Шел голодный 1933 год.

После похорон Филиппа Груша не знала ни дня покоя. Она тосковала по родине не менее мужа, а с тоской прилипалась одна болячка за другой. Перед смертью (воспаление легких) она упросила Петра увезти ее в родные Турки, чтоб лечь в родную землю. Хоронили ее в Турках из дома младшей дочери Лиды.

Но вернемся несколько назад, к периоду 1931–1932 годов. Понял Грачев, что готовится ревизия по проверке его дел, и кто был инициатором, кто заварил эту кашу. Кате не стало житья, редкий день она домой приходила без слез.

Комиссия обнаружила в суде неправильными пятьдесят два дела. Сколько же людей пострадали невинно! Грачев был незамедлительно с работы уволен. Но наказания, к сожалению, не понес.

Судьей вместо Грачева назначили ту самую Марию Ивановну Лапину, которая когда-то сюда направила Катю.

Как только набиралось десять-пятнадцать дел, выездная комиссия снова выезжала в деревни. И в основном все дела были по раскулачиванию. Каждый день суд, суд и людские слезы.

В это самое время к Осиным из Махачкалы приехали в гости тетка Лиза с мужем. И они уговорили Катю ехать с ними в Дагестан:

— Начинай новую жизнь в городе. Ты молодая, боевая у нас, умница. А устроишься, потом и дочку возьмешь к себе.

Катя уехала в первой половине 1933 года, рассчитавшись в суде, где проработала более трех лет.

В городе дядя быстро устроил ее на работу секретарем отдела кадров областной милиции. Эту работу с прежней и сравнить было нельзя. Но с ног валила малярия. Не раз приходила мысль о том, что не напрасно ли она уехала из Турков и не возвратиться ли назад.

— Привыкнешь ко всему, и к малярий тоже, — успокаивал дядя. И постепенно Катя действительно привыкала к новой жизни.

К счастью, встретила там турковских девчат,

также приехавших к теткам. Вместе стали ходить в самодеятельность в Дом культуры.

Дождавшись на работе свой первый отпуск, Катя как на крыльях полетела в Турки. Но как же быстро он прошел! Словно миг. А дочка за это время сильнее привязалась к бабушке и дедушке. Как сестры и братья Кати звала их мамой и папой. А так как в семье Катюшу все называли Катей, так же по имени ее стала звать и Тома, ее дочь.

— Конечно же, ей тут с вами хорошо и привольно. А там, в Дагестане, мне не с кем ее будет и оставлять.

Катя почему-то уезжала из дома с более тяжелым чувством, чем в первый раз. Впору и не уезжать вовсе.

— Поезжай, дочка. Может быть, в городе встретишь судьбу, — говорила мать.

Вскоре в Махачкале она получила жилье — маленькую комнату в многосемейной квартире в доме барачного типа.

К ним в отдел кадров оформляться на работу в качестве милиционера пришел молодой парень, только что отслуживший действительную службу в Красной Армии. Они познакомились. Парня звали Василий. Молодые люди стали встречаться. Они подружились, и Василий сделал Кате предложение, уговаривал оставить здесь работу и поехать с ним на его родину в Подмосковье. Не готова была Катя к столь стремительной перемене в жизни, не хотелось и уезжать в неведомое место. Ей шел уже двадцать девятый год, и она согласилась сойтись с Васей, но жить здесь и никуда не уезжать.

В Турках порадовались, что Катя нашла свое счастье, теперь у нее будет семья. Матери не терпелось познакомиться с зятем, а заодно и повезти туда внучку, о которой Катя тосковала, слала ей постоянно гостинцы: урюк, изюм, курагу, конфеты, покупала и присылала сюда разных кукол. Неплохо, если бы там сложилась нормальная семья.

Но надежды Наташи не оправдались. Василий не только любил поскандалить, но был не прочь порою и поднять на Катю руку, чего не позволял себе даже Петр.

С болью в душе возвращалась Наташа домой, а о том, чтоб оставить там Томульку, не было и речи: это невозможно.

А Катя с нетерпением ждала очередного отпуска. Снова она поехала домой и больше из Турков не уезжала. Был уже конец 1935 года.

Пока Катя жила в Дагестане, умерла бабушка Маша, мать Петра Константиновича. Незадолго до смерти она жила в доме своей дочери Татьяны, которая лежала в больнице с воспалением легких. Старая Маша присматривала за Борей, сыном Татьяны, учеником пято-го-шестого класса.

Как-то придя из школы, мальчик обратил внимание на то, что бабушка долго не слезает с печки. Он поел то, что попалось под руку, сделал уроки, залез на печку и тоже уснул, хотя его поначалу удивило, что печка совсем холодная, словно ее и не топили. И на следующий день повторилось то же самое, лишь в январский мороз в комнате стало совсем невмоготу холодно. И только тогда Борис понял, что бабушка мертвая. Сколько дней и ночей он пробыл с ней неживой, Борька не помнил. Ее привезли в дом Осиных и похоронили.