Мои Великие старухи
Шрифт:
Певица Алла Баянова родилась в 1916 году в Кишиневе. Отец Николай Баянов – русский оперный певец. Музыкальное образование, уроки вокала получила у отца. В 1918 году, когда Бессарабия отошла к Румынии, семья оказалась за границей. В Париже Алла в тринадцать лет стала профессиональной певицей. В 1933 году переехала в Бухарест, во время войны оказалась в концлагере. Много раз пыталась вернуться в Россию, чтобы петь на родине. С 1989 года живет в Москве и за одиннадцать лет дала более тысячи концертов. Выпустила несколько дисков и пластинок. Ее репертуар: цыганские таборные песни, романсы, песни 30—60-х годов, зарубежные шлягеры. Народная артистка России с 1999
На пресс-конференции после своего творческого вечера на вопросы журналистов отвечала изумительной красоты женщина. Отвечала открыто, эмоционально. Я спросил Баянову, как она относится к современной эстраде: к Кобзону, Пугачевой, Киркорову или Земфире. А когда пришел в гости к Алле Николаевне в ее квартиру на Старом Арбате, она с порога словно продолжила пресс-конференцию:
– Земфира – такого сорта непредсказуемый персонаж, что за мои высказывания о ней когда-нибудь ее команда в каком-нибудь темном уголке так мне надает, что…
– Алла Николаевна, не бойтесь, это же полемика. Земфира наверняка понимает огромную разницу между ее поколением и вашим. Ваши вкусы как две разные планеты.
– На днях меня пригласили в жюри конкурса красоты по избранию какой-то там «Миссис Москвы». Мероприятие, в общем, интересное – соревновались молоденькие мамочки, и я с удовольствием наблюдала за красивыми стройными московскими леди. Но каждый сантиметр подиумного пространства освещался мощным потоком света, вокруг горели лампы и прожектора – синие, лиловые, красные, – и все двигалось, полыхало. От этой иллюминации публика чувствовала себя неуютно. А я тем более. Но оказалось, что это все цветочки. В честь победительниц был дан такой концерт, что я не выдержала. На сцене начался сущий ад: ор, грохот, рев, мяуканье, лай. Один махал микрофоном, точно ковбой пистолетом. О чем он пел и под какую мелодию? Наверное, знал только он один. Нельзя ничего было понять. Я в шоке ретировалась из зала. Заболело сердце, к машине шла шатаясь.
– Ну, вот видите, какая пропасть между тем, как это все происходило в ваши молодые годы в Европе, где вы жили, и тем, что происходит нынче в России. Но мне кажется, что все же совсем отвергать эстраду XXI века нельзя. Кстати, вы очень красивы. Наверное, сами тоже когда-нибудь участвовали в подобных конкурсах?
– Участвовала. Тогда я была слишком юной, мне было семнадцать лет… Было это в Париже, где я жила с родителями и где прошла часть моего детства и юности. С Парижем многое связано. Именно там на меня как на начинающую певицу обратил внимание Александр Николаевич Вертинский. Он меня обласкал, а своим искусством произвел на мое пылкое воображение безумное впечатление. Второго такого певца и человека я в своей жизни больше не встречала.
– Говорят, он очень любил красивых молоденьких женщин. Наверняка пытался ухаживать и за вами.
– Вы знаете, нет. Все наоборот, я охраняла его от наскоков пылких дам. Он мне говорил: «Аделаида (почему-то он так звал меня), спасай, в зале акулы, спрячь меня куда-нибудь».
– Совместные с ним выступления были?
– Один раз мы дуэтом спели «Молись, кунак…» (Алла Николаевна запела эту старинную песню, и я не мог не восхититься ее голосом. – Ф. М.). Это было прекрасно, я очень волновалась, но потом ужасно гордилась. Пели мы в ресторане, что по тем временам было совершенно естественно. Вся музыкальная культура вышла из ресторанов и кабаков:
– Великие русские певицы Вяльцева, Плевиикая прошли мимо вас?
– Я их не знала, они были старше. Но мне очень нравилась Надежда Плевицкая, я слушала ее на пластинках, и даже не очень хорошего качества, но и по ним я понимала, что это большая певица.
– Скажите, а позже, в 30—60-е годы, что знали вы, проживая в Европе, о русском искусстве? Слышали о Лидии Руслановой, Клавдии Шульженко, Лемешеве, Козловском, о балерине Улановой?
– К сожалению, почти ничего. Ведь существовал железный занавес.
– Зато рядом с вами был великий Шаляпин.
– Это верно. Много раз я слышала его, а однажды в Бухаресте, где я работала в коллективе Петра Лещенко, мне посчастливилось общаться с ним в течение целого вечера. Но о Шаляпине можно долго рассказывать. Оставим эту тему на другой случай. В Париже тогда жила знаменитая балерина Кшесинская. Помню, как с моим отцом артистом мы выступали в Монте-Карло, в баре «Абрек». И вдруг струнный оркестр умолк. Я глянула и увидела, как в зал входит Матильда под руку со своим мужем. Оркестр заиграл в ее честь «Испанский танец» из балета «Лебединое озеро».
– Говорят, она была очень красива. Ведь сам Николай II был в нее влюблен.
– Нет, красивой я ее не находила. Но обаяние и какая-то магическая аура были при ней. Вся первая волна эмигрантов сплетничала, шепталась, что государь подарил Кшесинской не только дворец, но двенадцать солитеров. Вот вы наверняка не знаете, что это такое. Солитер – это большой бриллиант голубой воды. В переводе означает единственный, одинокий. Так вот, на балетной туфельке знаменитой балерины красовалось целых двенадцать солитеров.
– Выходит, вы мало знали о тогдашнем СССР. Но было ли предчувствие страшной катастрофы, войны, надвигавшейся на Европу?
– Да, было. Мой отец, участник Первой мировой войны, служил в 8-м Гвардейском кавалерийском полку, был дважды ранен. Смелый в своих суждениях, он говорил о Гитлере, о Сталине, они с мамой прививали мне и поддерживали горячую любовь к России. Помню, когда я была еще ребенком, отец посадил меня на колени, обнял и сказал: Знай, что нет на свете страны лучше России. Ты будешь жить своей жизнью, идти своим путем, но настоящее счастье придет к тебе, когда ты вернешься в Россию. И я рвалась в Россию. Всю жизнь. Но прорваться было невозможно. То не впускал КГБ, то не разрешал отъезд Чаушеску, то еще какие-то обстоятельства.
Из Франции мы уехали в 30-х годах. Путешествовали по миру. Объехали весь Ближний Восток, побывали в Израиле, по-тогдашнему, в Палестине. Впечатлений в памяти осталось много. Я помню то, что многие уже не помнят и не знают. Меня удивил тогдашний Тель-Авив, безлюдный, пыльный маленький городишко, в котором еще не было переселенцев. Страшное впечатление оставил Иерусалим. Заброшенным выглядел огромный собор, в котором хранятся Христовы святыни. А в Генуе мама меня сразу же повела на кладбище и показала знаменитые мемориальные скульптуры. Мне казалось, что они вот-вот оживут, так совершенны они были. Творения Микеланджело и Леонардо я видела еще тогда в оригинале. В Италии же позже я узнала о великом Карузо, а Марио Ланца еще только начинал.