Мои знакомые

Буртынский Александр Семёнович

— Спасибо за повышение, — засмеялся Яцков.

Нет, ему было совсем не весело, просто смертельно устал человек за последние месяцы, а тут подвалили новую работенку. Яцкову тут же было разрешено три часа сна.

Зернов появился через неделю — и не узнал участка, который был похож теперь на отлаженную станцию разгрузки.

Вместе с вагонетками, приспособленными для узкоколейки, пригнали мотовоз. Теперь он шел к отвалу по широкой колее, таща за собой состав с грунтом и еще два состава толкая по бокам.

Зернов, опытный строитель со стажем,

ничего не сказал, понаблюдав с полчаса за работой, — он-то знал, чего все это стоило, — лишь спросил фамилию начальника участка. Вот зачем спросил — об этом узнали через месяц после того, как эшелоны полным ходом шли сквозь тоннели на Новороссийск. Указом Президиума Верховного Совета СССР Ивану Алексеевичу Яцкову было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Первый Герой Труда — метростроевец военного времени.

И еще был митинг, на котором с наспех сколоченной трибуны-времянки выступал, благодарил за отличную работу тоннельщиков и всех, кто им помогал, невысокий, седоватый, в очках, командующий фронтом Петров. Он говорил тихим, чуть приглушенным голосом, ничуть не изменившимся и после того, как над ними, вынырнув из облаков, закружилась немецкая «рама». И никто в толпе не пошевелился, слушая генерала, объяснявшего положение на фронтах.

В отряде уже знали, что немцев гонят к Севастополю и есть приказ о переброске отряда в Крым. Тоннельная эпопея продолжалась.

Перед Крымом был еще один вызов в Москву и встреча с женой и дочерью. На этот раз им повезло, успели даже сходить в кино. Шла военная хроника, и странно было видеть мелькавшие на полотне фигурки с автоматами, атакующие горные гнезда врага, те самые, что Борис Ильич покинул несколько дней назад. Они напоминали о том, что война в разгаре и его ждут в Крыму.

Главк радовал какой-то особой военной четкостью в работе. Вся документация была оформлена за полдня. Утром его ждал спецсамолет на Симферополь, куда по заранее посланной телеграмме уже подъезжал тоннельный поезд. Туда же шли необходимые материалы.

…Вечером с Мекензиевых гор, где находился теперь штаб отряда, было видно зарево над Севастополем. Впереди лежали взорванные тоннели и Камышовский виадук, обрушенный посередине.

— Знакомая картина, — ворчали бригадиры, — а все равно каждый раз ломай голову.

Так оно и было. Каждый тоннель преподносил людям свои сюрпризы. Северный выход Сахарного был не просто завален, подрыв насчитывал сорок метров высоты. Оставался тонкий скальный потолок, крепить на такой высоте, да еще вручную, невозможно. Сверху все сыпалось, угрожающе нависал карниз на выходе. Сбоку тоннель напоминал огромную разинутую пасть. Даже ветераны притихли. Но голос Бугаенко на планерке звучал необычно бодро:

— Товарищи, у вашего начальства, как вы сейчас поймете, тоже котелки варят. — И главный инженер сообщил принятое руководством отряда решение: — Работа под дамокловым мечом исключается. Никакой крепи. Купол вскроем сверху, снаружи, стены подорвем. Тоннель станет короче,

только и всего. А куда сбрасывать породу — это и слепому ясно.

В самом деле, от тоннеля к обрыву был проложен целый веер накатанных до блеска рельсов. Все двинулись к откосу, с осторожностью заглядывая в пропасть, где белой пеной клубился прибой.

Многое повидали эти люди на горных перевалах, но никогда еще война не представала перед ними в такой саморазрушительной жестокости. Немцы накануне своего бегства сбросили в море все, что могли, — технику, обозы, танки и даже санитарный поезд «Адольф Гитлер», в котором еще оставались раненые. Жутко было представить себе это.

— Ну и звери ж, — только и смог сказать замполит, — довоевались.

На берегу подобрали вагонные колеса, моторы, запчасти от машин, исковерканным ломом валявшиеся среди камней.

Севастополь, уже освобожденный, принявший флот, как некогда Туапсе и Новороссийск, требовал путей. И прораб Фролов предложил железнодорожникам, работавшим на восстановлении виадука, начать соревнование. Представитель их, усатый дядька в новенькой форме, окинув взглядом тоннельный провал, снисходительно улыбнулся в ответ.

— Вызов принимаем, — сказал он. — Ежели запросите пардону, мы уж вас, так и быть, подождем. Все одно — мы без вас, как вы без нас, — путь один.

— Это точно, — согласился Фролов, — протянем связь для взаимной информации. Ну и для этого… для пардону: не кричать же вам через гору.

Работалось в этот раз куда веселее прежнего. Дело шло к победе. Техника была. Площадка хорошо освещена. Да и отряд вырос вдвое. К тому же наладился быт, потому что многие метростроевцы к этому времени переженились на новороссийских девчатах. Словом, к назначенному сроку тоннель был готов. Когда уложили последний рельс, Фролов, весело щурясь, снял телефонную трубку, но Бугаенко остановил его:

— Не то, Семеныч, не тот будет эффект… Они твой голос как-нибудь переживут. А вот мы пошлем к виадуку «овечку», и пускай подудит у них над ухом.

И «овечка» стала дудеть у самого подхода к виадуку, требуя пути. И да того разозлила железнодорожников, что те даже стали палить из автоматов в воздух. Однако сигналы подействовали — всю ночь не уходили строители с виадука, работая в полном составе.

Путь к городу-герою был открыт, и поутру, со свистом и грохотом вырываясь из тоннеля, пошли на юг поезда.

НЕУГОМОННЫЙ

С Николаем Ивановичем Поликарповым я познакомился на заводе «Динамо», где не раз бывал с шефской писательской бригадой. Мы подружились, и однажды я услышал от него эту, тронувшую меня историю, о которой решил написать.

Началось это месяца четыре назад, будто с пустяка — в который раз полетел крепеж на оснастке. Фрезеровщика стукнуло по руке. Парень какое-то время молчал, растерянно моргая глазами, потирал ушибленное плечо, потом вдруг завернул в четыре этажа и пошел в курилку, бросив на ходу Поликарпову: