Мол “Северный”

Казанцев Александр Петрович

Они переходили с места на место, нагибались, брали концы труб и заводили их в отверстия зарытых в ил патрубков. Другие водолазы укладывали по дну сеть горизонтальных труб с замазанными пока отверстиями по всей их длине, предназначенными для выхода жидкого воздуха.

Вдали виднелось светлое пятно, отбрасываемое «подводной черепахой».

Алексей Карцев, стоя на дне, любовался всей этой картиной и думал о себе, о своей мечте. Эти ряды труб он рисовал когда-то на бумаге. Теперь они, наклоненные, едва виднеются над головой. Он лишь вчера решил их наклонять, чтобы работы можно было вести и при надвинувшихся ледяных полях. Когда поля пройдут, трубы встанут вертикально. Да, все это

было сначала в воображении, потом на чертеже: и трубчатый частокол и «подводная черепаха». А скоро со дна поднимется ледяная стена.

У Алексея щипало глаза. К горлу подкатывал знакомый комок. Только сейчас, впервые в жизни, он понял, какое это счастье видеть плоды своего труда. Вспомнился Денис. Тот всегда умеет быть счастливым. То же чувство, какое испытывает сейчас Алексей, владеет Денисом, когда он смотрит на любую установленную им трубу. Так же токарь любовно разглядывает сделанную им деталь, скульптор — статую, архитектор — дворец.

Что же будет, когда по туманной полынье в зимнюю стужу пройдут караваны судов, когда вдоль сибирского побережья вырастут города, рудники и заводы?

Что это? Удовлетворенное честолюбие или гордость?

Да, гордость! Пусть гордость! Это та гордость, которую будет испытывать не только он один, а и каждый строитель, каждый советский человек, так или иначе принимавший участие в Великой стройке. И если говорить о высшей радости в жизни, то вот она! И что по сравнению с ней все остальные человеческие чувства, включая муки любви? Видимо, любовь — чувство низшего порядка, если противопоставлять ей творчество. Любить могут и люди ограниченные, тупые, лишенные фантазии, а творить, создавать — лишь те, кому человечество обязано своим отличием от животного мира. И потому радость творчества, счастье созидания неизмеримо выше, тоньше, глубже тех чувств, которые люди называют любовью.

Так разделывался наш упоенный изобретатель с чувством древним, святым и поэтическим, стараясь заглушить в себе мучительную боль утраты, горечь уязвленного самолюбия, которые он постоянно испытывал со времени сцены у телевизора.

И незаметно для Алексея горделивое чувство успеха уступало в нем место нерадостным размышлениям о неразделенной, как ему казалось, любви. Да полно! Любовь ли это? Любил ли он по-настоящему Женю? Искал ли он ее поминутно, робел при ней? Нет! Женя ему была просто необходима как восторженная почитательница его «талантов». И ее почитание он по слепоте баловня готов был принять за любовь, полагая, что его «есть за что любить». А недавно с юга она написала, что «за что-нибудь не любят. По-настоящему любят только „вопреки“… Он не понял ее письма, а теперь оно звучит очень ясно. В пору, когда он „затмевал всех“, полюбить его „за это“ по-настоящему было нельзя. Ну, а теперь, когда на деле оказывается, что никакой исключительности в нем нет, что заслуга его лишь в том, что он сумел выразить мысль, близкую народу, теперь бы и полюбить его „вопреки“ тому, что он самый обыкновенный. А любви-то и нет! Вот в чем вечная загадка любви!

А разгадать ее можно, мысленно поставив себя рядом… с Федором. Немногому он у него научился! Взять бы хоть случай в кессоне. Можно ли все свалить на слабость Виктора? О полководце судят по результатам боев. Алексей командовал подводниками, а они чуть не погибли в кессоне. Он не имел права ставить на связь такого человека, как Виктор. Пусть он и считался у геологов хорошим руководителем, но ведь был же случай с Галей! Каждый шаг сейчас — урок жизни. У Федора то преимущество, что он уже прошел хорошую школу. Такую школу надо пройти, чтобы не просто осуществить свою мечту, но и быть вправе руководить осуществлением ее. В этом высшее счастье. А что любовь!..

Неподалеку

от Алексея на дне стоял еще один водолаз и внимательно рассматривал наклонившуюся трубчатую стену. Это был Денис. Он думал о другом. Он пытался представить себе, какое чудовищное количество металла останется под водой. «Но ведь без труб не обойтись! Они нужны для того, чтобы по ним мог пройти охлажденный соляной раствор. Трубы покроются льдом. Ограниченное ими пространство превратится в ледяной монолит. Эх, вот если бы их тогда можно было вынуть! Но ведь они и потом будут нужны, иначе вода своим теплом растопит весь мол. По трубам все время придется пропускать охлажденный раствор. И никак не вытащишь эти бисовы трубы! А если все-таки… Чем бы их заменить? Из чего бы их сделать — дешевого, подручного? Вот придумал же Алексей делать мол изо льда. Может быть, трубы делать изо льда? Ну и растают сразу, прежде чем их успеют установить».

Денис забыл, что он в шлеме, и даже плюнул от раздражения. Снова взялся за работу, но упрямая, назойливая мысль не давала ему покоя.

…Виктор мрачно стоял у переборки. Он бесцельно разглядывал исчезающие под водой блоки труб, походившие на гигантские гребенки с неимоверно длинными зубьями, которые укорачивались по мере погружения. Виктор тяжело страдал от общего отчуждения. Правда, знакомые здоровались с ним при встрече, обменивались односложными словами, но никто, словно сговорившись, не заводил разговора о его проступке. Он ждал суда, наказания и не знал, что делать. Ложная гордость удерживала его от разговора с руководителями, а они не вызывали его к себе, не требовали объяснений. Даже Алексей, который сгоряча еще в кессоне высказал Виктору все, что о нем думал, теперь молчал.

Виктор увидел, что к нему подходит Александр Григорьевич, и весь съежился, словно ожидая удара.

— Добрый день, Виктор, — сказал дядя Саша, проводя рукой по вьющейся густой бороде. — Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней.

— Почему я должен идти? Меня все презирают, не замечают.

— Разве тебе не о чем поговорить с партийным руководителем?

Виктор взглянул в чуть выцветшие голубые глаза дяди Саши и отвел взгляд.

— Когда-нибудь, — продолжал дядя Саша, — сильнейшим наказанием за проступки станет общественное презрение, бойкот. Никто еще не объявлял тебе бойкота за проявленную тобой слабость духа, но отношение к тебе строителей определилось само собой.

Виктор вцепился в поручни.

— Ты молчишь. Ты воображаешь, что имел право потерять над собой власть. Но именно этого права ты не имел. Алексей несет ответственность за одно то, что мог доверить линию связи такому ненадежному человеку, как ты.

— Никто не говорил, что геолог Омулев ненадежен, когда он придумал способ зимней разведки дна и этим приблизил сроки начала строительства.

— Ты оказался ненадежен для друзей в совместной борьбе.

— Я виноват! — горько усмехнулся Виктор. — Я подчиненный, я понимаю…

— Понимание и подчинение, — задумчиво произнес дядя Саша. — Слушай меня, Витяка. Ты не оправдал себя как руководитель, ты не оправдал себя и как подчиненный. Прежде трудовая дисциплина была построена на подчинении. Скоро никакого подчинения не понадобится. Оно само собой заменится пониманием. Руководители будут понимать задачу, мы с тобой будем понимать их указания, все вместе мы будем понимать общие государственные интересы, интересы всего общества. Подчинение, наверное, никто не будет отменять законом, никто не будет отменять административных взысканий, выговоров и прочего. Все это незаметно отомрет как отжившее старье: оно не понадобится для новых отношений, когда все будут понимать самое главное…