Моль
Шрифт:
— Вон туда смотри, — перекрестился инвалид и показал глазами в угол.
Суходолов устало шевельнул губами.
— Туда смотри, — сурово приказал инвалид.
Суходолов взглянул и сразу догадался, что на узком деревянном топчане лежит мертвый Воскресенский. К топчану он подошел спокойно, но Ступице и Атаманчику показалось, что сейчас случится страшное, вроде крика человека, не знающего, зачем жить дальше.
Но Суходолов не закричал. Он опустился на колени перед топчаном и прижался лицом к ногам покойника.
— Чего уж там, —
— Переживет? — спросил Суходолов. — Это справедливо. А мне самому жить…
— Про то никому не известно, — согласился инвалид. — Твоя мать ведала, когда тебе на свет надо было появиться. А об остальном — без тебя кто-то рассудит. В этом не сомневайсь. Живи не торопясь. Всерьез и без игры. Она, брат, этого не любит.
— Кто она? — спросил Суходолов.
— Смерть, — проворчал инвалид. — С нею играть нечего.
Прошло несколько дней, и Суходолов никак не мог отвязаться от этих слов. Они казались ему загадочными, и чем больше пытался понять их, тем сильнее возникала потребность идти к смерти, желание самому проверить свою судьбу.
Когда из Москвы поступила информация о том, что в Питер-Ленинград, где только что убили Кирова, специальным двухвагонным поездом поедут вожди, Суходолов поднял брови и усмехнулся, подумав, что случай подкидывает ему повод для игры со смертью. Информация сообщала, что в такой-то день и час на предленинградской станции будут Решков и Мохов.
Суходолов потрогал кольт в кармане, позвал Тобаридзе, Атаманчика и Ступицу и рассказал им о том, что поедет на эту предленинградскую станцию Мга и там сведет старые счеты с Решковым и Моховым.
— Не хочу в долгу оставаться, — добавил Суходолов. — Пришел срок векселю. Так что поеду на Мгу.
— А не чудно тебе, — заспорил Тобаридзе, — что информация попала кружным путем? Тут чего-то не так. Похоже на провокацию…
— Я и сам подумал такое, да только… может информатор другого пути не имел? — возразил Суходолов. — Может что помешало? И потому, чтоб запутать след, ему надо было действовать не через Булдиху.
— И ты решил? — спросил Тобаридзе.
— Решил. Поеду.
— А может не надо? — простонал Ступица.
— Надо!
— Ну и чёрт с тобой, езжай! — крикнул Тобаридзе. — Только знаешь что? Дай мне два дня сроку. Я проверю. Достукаюсь до информатора. Скажет он — да! Тогда, что ж, езжай!
— Время зря терять? Не пойдет! — ответил Суходолов.
— Что будет, то будет. Не мешай мне, Тобаридзе, поиграть со смертью. Рано или поздно — один конец.
— Я не против, — согласился Тобаридзе, — ты сам себе хозяин, Семен Семенович. Да только — дай мне два дня. Потом — дело твое. Хочу одного: чтоб действовал ты, зная, как, что и почему. А дальше — ныряй! С открытыми глазами.
— Чего ты ерунду треплешь, — вмешался Атаманчик.
— Над чем смеешься?
— Да над тем, — глядя не на Атаманчика, а на Суходолова спокойно ответил Тобаридзе, — над тем смеюсь, что Суходолову ксиву подсунули, липовую информацию подкинули, а он поверил.
— Ничему я не поверил, — сказал Суходолов.
— Поедешь? Ага! Так ты сам лезешь им в руки! Брось, — стал просить Тобаридзе, — еще не поздно! Брось!
— Ты так думаешь? — спросил Суходолов. — А мне хочется попробовать, для проверки, что ли. Погорю? Что ж, ты посчитаешься с Решковым и Моховым. А когда будешь считаться, не забудь им сказать: это за Суходолова. А пока что — поеду. Пусть ксива, пусть липа та информация… а и в ней есть правда! Знаешь какая? Такая — на станции Мга будет не только Мохов, будет и Решков. Потому и поеду.
— А может я с тобой? — рванулся Атаманчик. — Вдвоем сподручней!
— Нет, Атаманчик, двоим на такой риск не след идти. Тебе надо остаться с Тобаридзе. Чтоб не долго смеялись Мохов и Решков.
— Как хочешь, — согласился Атаманчик. — А только зря ты тогда, на финской границе, велел мне оставить живым Мохова. Твой приказ я выполнил. Ну, скажи, зачем? Мохов теперь может думать, что откупился от нас за тот кошелечек с камешками, и улыбаться: кошелечек спас ему шкуру. Чувствуешь, Суходолов, как всё повернулось? Мохов теперь притаившись ждет конца игры на станции Мга. И он выиграет. За тебя он получит орден. Вот увидишь.
— Мне уже тогда поздно будет видеть, Атаманчик. Так что тебе и Тобаридзе придется поглядеть, как и что…
Обо всем этом, таком еще недавнем, в подробностях вспоминал Суходолов, сидя в вагоне пассажирского поезда, набитого людьми, едущими в Ленинград.
Он ничем не отличался от пассажиров. Как и все, он курил махорку, выгребая ее из кармана ватника, а в общем похож был на рабочего, для которого и существуют эти всегда переполненные поезда местного назначения.
Под его ватником был очень будничный, потрепанный пиджак, уже давным-давно пригодный для сдачи в утильсырье. Но точно такие же пиджаки висели и на плечах находящихся рядом, и потому Суходолов мог откровенно говорить с соседями или, наоборот, молчать, отвернувшись ото всех. Это никого не смущало, у каждого были свои заботы и мысли.
Суходолов сидел у окна, мимо которого бесконечной шеренгой торопливо бежали телеграфные столбы и смешно выворачивались леса и поля. Задумчиво следил он за тем, как вдруг открывшаяся снежная поляна кидалась в сторону, пропуская несущиеся сосновые волны. Но сосны тоже не задерживались, расступались, чтоб на мгновение могла показать свои избы бедная деревня, уходящая в ранние декабрьские сумерки.