Молчание пирамид
Шрифт:
Не уберег Горицкий бор, и где они теперь, божьи врата?..
Сел Артемий на вершине бархана спиной к ветру и так до утра просидел. Вокруг песку намело чуть ли не по горло, а ему вылазить не хочется — лучше пусть засыплет с головой, коль не исполнил завета. Эх, почему же Василиса знака не подала, что бор вырубают? Сбежал бы из лагеря и не дал, никого бы не подпустил…
И только так подумал, глядь, кто-то бежит по песчаным увалам — то покажется, то пропадет. Скоро на бархан взобрался сын Ивана Пивоварова, который
— Дядя Артемий! Дядя Артемий! Что же ты не сказался! Я-то ведь не мог признать тебя, поскоку мал тогда был…
Упал возле Артемия, отдышался.
— Пойдем домой, дядь Артемий! Что же ты здесь в песке сидишь?
— Не пойду, — говорит он. — Здесь мое место.
— Да ты не обижайся, дядя Артемий!
— А отчего сверху песок красный?
— Да говорят, свет увидел и покраснел…
— От стыда, что ли?
— Не знаю… Мы ведь чтим тебя, тетка Настя говорит, ты святой мученик! И про тебя всякие сказы сказывает!
— Не святой я, а грешник великий, — сказал Артемий. — Мне было велено Горицкий бор охранять, у врат стоять, а я не сберег ни имени своего, ни бора. А где теперь врата, и сам не знаю.
— Какие врата?
— Божьи.
— Неужто здесь врата были? — устрашился племянник.
— Были, да ныне вон пустыня вернулась. Поднимется до срока град божий, великое горе по всей земле пойдет.
— Какое еще горе? Хватит нам. И так вон песком заносит.
— Огонь вырвется незнаемый и пойдет жечь да палить.
Племянник задом, задом, отполз сажени на две, потом вскочил и наутек, только пятки засверкали, и благо, что ветер ему в спину — сдуло парня.
Артемий же встал, стряхнул с себя песок и снова пошел искать заповедное место. Целый день ходил вдоль и поперек — ни единой приметы не нашел, зато Василиса знак ему подала, предупреждение: увидел он в песке ряды иструхших гробов, из некоторых белые кости торчат, черепа зубами светятся. Вспомнил тогда Артемий, что когда-то в Горицком бору стояло большое столыпинское село Боровое, но переселенцы недолго прожили, земли тощие, ничего не росло, серогонство тоже не привилось, потому ушли они в Тарабу, на солончаки: избы свои перевезли, церковь разобрали и по бревну унесли, но могилы-то остались.
И вот теперь песок сдуло, спал он, как половодье, и обнажились мертвые.
Постоял Артемий возле них — закопать бы останки, но ведь снова поднимутся. Перетаскал он гробы под бархан с подветренной стороны, и не прошло часа, как схоронила их пустыня.
А раз Боровое нашел, место, где Василиса Ящеря родила, найти было не трудно, два дня шагами мерил и на третий отыскал ту впадину между увалами, которые ныне в барханы превратились.
— Ну вот я с тобою рядом, Василиса!
Решил он жить там, как ему и завещано было, но в песке землянку не выкопать и стены из него не поставить. Огляделся, а по барханам
Наутро пошел он искать, где в окрестностях еще лес сохранился, чтоб рассаду взять, целый день в одну сторону шел, но так и не достал края пустыни. Возвращается назад, глядь, а возле его бочки гости сидят: родной брат Василисы, Иван Пивоваров, и тетка ее, Настя. Иван еще ничего, крепкий, только ростом стал меньше сажени, ссутулила его жизнь, а Настя так вообще пополам согнулась — как только добрели по пескам?
Из-за их спин племянник выглядывает… Увидели они Артемия, поклонились ему по-старинному.
— Не чаяли тебя живым увидеть! Радость-то какая!..
— Почто бор-то вырубили? — спросил их Артемий. — Вы-то знали, нельзя было и горсти мха сорвать…
— Знали, батюшка, знали, — запричитала тетка Настя. — Да ведь начальство велело!
— Чего же не отстояли?
— Дак ведь как? — растерялся Иван. — Это тебе можно противиться, ты праведник. А мы-то что? Пожили да в Горицкий бор вперед ногами…
— Ты рубил?
Укатала гордеца и насмешника суровая жизнь, глаз поднять не может.
— Начинал рубить. Под конвоем. Горицы-то колючей проволокой обнесли…
— А я уж дорубал, — повинился племянник. — По комсомольской путевке.
— Ох, праведник, и я грешна, сучья обрубала… — Настя и вовсе до земли склонилась. — Колхозников на лесосеку посылали…
— И земля не расступилась?
— Как твердь стояла, матушка…
— И никто не провалился?
— Да ежели токо в песок по колено, как расшевелили его…
— Хорошо, что пришли, — сказал Артемий. — Будете со мной лес сажать.
— Не мытарься-ка, зятек, — пожалел его Иван. — Ты и так мук принял. Я ведь скоро следом за тобой по кругам пошел, сам все видал. Ты уж не серчай на меня… На что теперь лес-то здесь садить? Вон геологи приезжали, сказали, песок хороший, стекольный завод будут строить в Горицах. Работы на сто лет…
Артемию же нельзя сказать правду, поэтому он и говорит:
— Это вам наказание такое, за то, что рубили.
— Не посадить на песке леса. Пойдем домой, как тебе жить в бочке-то? Мы ведь знаем, дом твой, так заходи и живи…
Артемий посмотрел на каждого в отдельности — стоят, щурятся, ну истинные киргизы.
— Коль не хотите, так ступайте и ждите гнева божьего.
— Спаси, батюшка! Оборони от гнева! Искупим вину! — заблажили в голос. — Мы ведь и сами страдаем, Горицы песком заметает, Сватья уж едва течет — воды не зачерпнуть…
— Мало этого, — посулил Артемий. — А доведется вам увидеть останки дедов своих, косточки ребят малых, коих поморило в двадцать шестом. Из земли восстанут, чтоб судить тех, кто заповедь нарушил. А далее потоп огненный…