Молчание
Шрифт:
— Нет, это как раз чистая правда, родственничек, — польщенно засмеялась Круглова, помыла свою кружку и заодно стакан из-под кофе. — Говорят, собрание в десять.
— Да, в десять. Не опаздывай.
Максим Викторович, как и обещал, заглянул в шестнадцатую палату к Марии Ивановне Сарнацкой. В палате, кроме нее, лежало еще пять страдальцев, которые так же просились домой, но заведующий отделением не спешил никого из них выписывать, имея на это свои веские причины.
Визуально палату можно было разделить на две стороны.
В левой стороне на одной из кроватей спала Макаровна, от которой исходила ужасная вонь, перемешанная со свежим перегаром. Кровать посередине была заправлена и ждала нового больного. А на третьей кровати, что находилась у окна, сидела Чеславовна — старушка «божий одуванчик», которая практически всегда говорила ласковым голосом, но иногда забывалась и внезапно превращалась в свирепого монстра, хорошо знающего матерный язык.
Магамединов остановился в центре палаты и обвел женщин своим суровым взглядом. Ему не понравилось то, что в палате ощущался перегар. Посмотрев серьезным и злым взглядом на Макаровну, он мысленно приказал себе не заводиться. Дура, полгода назад перенесла такую сложную операцию на сердце, практически с того света ее достали, а она этого совершенно не ценит. Ведь судьба дала второй шанс, почему бы не задуматься об этом?
— Доброе утро, дорогие мои, — громко произнес он и почувствовал, как его лицо наливается злой краской.
Женщины смущенно заулыбались.
— Доброе утро, Максим Викторович, — ответили они хором.
— Ох, не любите вы нас, Максим Викторович, — сладким голосом пропела Василиса.
— Это почему же? — удивился заведующий отделением.
Василиса, прежде чем ответить, демонстративно закуталась в одеяло.
— Да сами глядите, в каком холоде мы живем.
В палате действительно царил жуткий холод. Заведующий терапевтическим отделением подошел к батарее и дотронулся до нее рукой: она грела исправно и даже чуточку обожгла его ладонь. В чем же дело? Зиму пережили, и никто не жаловался на холод. Он посмотрел на окна: они еще были утеплены.
— Странно. Ничего не понимаю. Батареи горячие, а в палате холодно. Так разве бывает? — снадеждой, что ему кто-нибудь объяснит причину, спросил Максим Викторович.
— Это вы у нас спрашиваете? — удивилась Василиса.
— Я сегодня же во всем разберусь, — заверил ее Магамединов. — Действительно, непорядок.
Магамединов подвинул стул к кровати Марии Ивановны. Сарнацкая сразу же отложила в сторонку газету и попыталась приподняться.
— Мария Ивановна, лежите, не вставайте, — успокоил ее Максим Викторович. — Посмотрел вашу карту, и вот, что вам скажу, моя хорошая. Надо бы вам еще полежать.
— Нет-нет! — запротестовала
— Да-да, не спорьте. Никак ваше давление не хочет сбиваться. Проведем-ка мы еще одно обследование, полечимся, вы, главное сохраняйте спокойствие. Никаких стрессов. Они вам противопоказаны. Договорились?
— Да, что тут выяснять, доктор, что тут обследовать? — не сдавалась Мария Ивановна. — Уж не девочка… Возраст берет свое…. А может, я все же дома долечусь, а? Дома, говорят, и родные стены помогают.
— Не спешите, Мария Ивановна, с такими умозаключениями. В ваши семнадцать с половиной лет рано еще записываться в старушки, — стал убеждать Магамединов больную.
Сарнацкая польщенно засмеялась.
— Нет, тут, думаю, не в возрасте дело, — стоял на своем Максим Викторович. — Я предполагаю, что у вас камушек двинулся. Давайте-ка мы с вами УЗИ почек сделаем, а там видно будет.
Магамединов убедил Сарнацкую полежать в больнице еще недельку, и вышел из палаты. Вернувшись к себе в кабинет, он позвонил в мастерскую:
— Николаич, это Магамединов говорит. Пришли мне человечка своего. Дело у меня к нему есть.
— Рыжов к тебе через полчаса поднимется. Устроит? — спросил начальник мастерской.
— Давай тогда уж лучше через час. А то у меня собрание.
— Как скажешь, шеф. Через час, так через час.
— Ну, все тогда, Николаич, не хворай! Созвонимся еще, — произнес Максим Викторович и положил трубку.
Дверь кабинета задрожала от трёх сильных ударов. Так всегда, прежде чем войти, стучал Погодин Петр Алексеевич.
— Входи, Погодин! И чего тебе, дурню, с утра от меня надо?
Петр Алексеевич — завхоз терапевтического отделения, главный над подушками, одеялами, простынями и прочими материальными ценностями, без которых в больнице никак нельзя — закрыл за собой двери, плюхнулся на диван и включил чайник.
— Скажи мне, о великий завхоз, чем ты стучишь в двери: головой или ногами? — поинтересовался Магамединов.
Погодин улыбнулся ослепительной улыбкой, показав два золотых зуба:
— Что с вами, Максим Викторович? Мучают слуховые галлюцинации? Я, вообще-то, вошел без стука.
Погодин взял в руки банку с растворимым кофе и насыпал, не жалея, две чайных ложки с горочкой в кружку Елены Степановны.
— А покрепче ничего нету? — шутливо спросил он.
Покрепче ему, ага. Магамединов знал, что даже «шутка эта» в форме шутки — и та может плохо закончиться. Пройденный вариант. Нет уж, батюшка, тебе только молоко можно, и то не закисшее.
— Петр Алексеевич, ты по делу или как? — сразу поменял тему заведующий терапевтическим отделением.
Петр Алексеевич Погодин был такой же высокий, как и Магамединов, если не выше. Но в отличие от сильного и упитанного Максима Викторовича, он представлял собой скелет, обтянутый кожей: щёки впалые, длинный острый подбородок, темные круги под глазами, сильно выделяющиеся вперед кости ключицы, пальцы не толще обычной шариковой ручки — типичный Кощей Бессмертный.
Погодин залил кипяток в кружку.