Молчащий
Шрифт:
Хон, высвободив из-под одеяла руки, наблюдает за тем, как мечутся в дыму искры, и изредка посматривает на мать с нетерпением и любопытством. Надо что-то ответить паучку. Пусть все жители подводного стойбища знают о людях не только то, что они глупые и жадные.
— Мама, скажи, люди умно живут? Меня сейчас паучок спрашивал.
Мать вытерла слёзы, поглядела встревоженно.
— Какой паучок, сынок?
— Из маленького озера.
Мать покачала головой и всхлипнула. Хон досадливо махнул рукой и, отвернувшись, устало вздохнул. Повторил ласково и терпеливо:
— Ты можешь ответить, как люди живут?
— Сыночек, маленький мой, я не знаю. Мы с людьми почти не жили. Всё время одни и одни. Нашу жизнь ты сам видишь, а как в других стойбищах — не знаю...
— Как не знаешь, ты же большая? — удивился Хон.
— Вот ты у меня вырастешь и узнаешь, обязательно узнаешь.
— Что же я паучку скажу? — Хон готов был заплакать от обиды, но даже для этого нужны силы, и он просто закрыл глаза.
Мать опять скорбно покачала головой, спросила ласково:
— Ты про кого говоришь, сынок? Кто этот паучок?
Но Хон не ответил. Он уже погружался в прозрачный и
чистый подводный мир, с нетерпением поглядывая на коричневый листок на дне, из-под которого вот-вот должен показаться сосед-паучок...
Утром все в чуме проснулись от крика и бормотанья Хона. Майма протянул руку к постели сына и почувствовал на пальцах что-то липкое. Откинув заячье одеяло, запачканное кровью, он увидел маленькое усохшее тело, широко раскрытые глаза Хона, и леденящий озноб прополз по спине хозяина чума.
Мать кинулась к мальчику:
— Хон, сынок...
— М-а-а, — ребёнок пытался что-то объяснить, но не мог.
Майма опомнился и наклонился над ним:
— Что тебе, Хон?
— На волю, — еле выговорил тот и надсадно, с хрипом, закашлялся.
Отец вынес сына. Утро было тёплое, ясное.
При свете солнца лицо Хона показалось Майме страшным. Он хотел отойти, отдав сына жене, но мальчик попросил:
— Подними мне голову.
Майма посадил его на нарту, поправил подушку. Сел рядом и, ожидая ещё просьбы, снова посмотрел Хону в лицо. И поёжился. Он всякие видел глаза — хитрые, трусливые, умные, заискивающие, гневные, ненавидящие. Но такие — мудрые, усталые, словно знающие главную тайну жизни, — впервые. Даже у отца, многоопытного Мерчи, не припомнит такого взгляда. И это у ребёнка, тщедушного и немощного?.. А Хон тоже будто в первый раз увидел так близко отца. И был неприятно поражён жёстким выражением лица. «Каменное», — подумал он и отвернулся, чтобы не видеть отца. Тёплый ветер гладил его щёки, лоб; солнышко было настолько ярким, что даже если крепко зажмуриться, всё равно увидишь свет — жёлтый, весёлый.
— Маленькие озёра есть?
— Какие озёра? Лужи, что ли?
Сын нехотя кивнул.
— Луж много. — Майма рад, что сын заговорил с ним. Он улыбается, стыдясь своего чувства, хмурится и ворчит:
—- Очень много... Даже под чум заползают. Скорей бы уж высохла эта грязь. Я все кисы промочил.
А Хон еле сдерживает стон. Ему обидно за друзей из подводного стойбища, которые, наверно, сами направили маленькие озёра под чум. К Хону пробираются. Уж очень долго он не идёт к ним...
— Ничего, сынок, скоро солнце их выпьет, — обрадованный вниманием сына, довольно засмеялся Майма.
— Замолчи! — крикнул Хон, приподнявшись с подушки. Повернул к отцу покрасневшее от обиды лицо: — Замолчи! Я люблю маленькие озёра, а
Отец удивлённо посмотрел на сына, но постепенно взгляд его стал угрюмо-обиженным. Слова мальчика ошеломили его. Майма никогда не был нежен с Хоном и знал, что тот боится его, но такой ненависти не ожидал. И к кому? К отцу, который приготовил для сына лучшее в тундре стадо! С такими оленями любой калека может жить самым уважаемым человеком, не зная забот и печали. Майма хотел прикрикнуть на Хона, но из чума вышла старшая жена.
Она осторожно поднесла к губам сына блюдце с кровью, и мальчик увидел, что руки матери дрожат.
— Ты за меня боишься, мама?
— Руки, сынок, уже старые, вот и прыгают, — как можно спокойней ответила она. — Выпей.
— Когда вы успели оленя убить? — удивился Хон.
Мать смутилась... Кровь была несвежая.
— На рассвете, — опередил Майма жену, грозно взглянув на неё.
Он встал. Сын подсказал, что делать. Надо принести оленей в жертву отцовской скале. Она, наверно, ещё помнит щедрость Мерчи и на Майму не должна сердиться: он не обижал её, не отрекался, как от идолов. Сегодня же скала получит много мяса и крови, так много, что вся грудь её станет красной. И тогда можно будет попросить, чтобы Земля защитила сына, дала ему силы. Иначе останется в будущем стадо без хозяина.
— Фу, кровь-то старая, — Хон поморщился, но выпил всё.
Майма ушёл в чум — не хотел видеть в глазах сына вопрос: зачем обманул, что оленя убили утром? Вынес топор, аркан. Подозвал жену:
— Поеду жертвовать... Выберу для Хона самого молодого, сильного быка с горячей кровью. Пусть мальчик пьёт её, сколько сможет. А когда устанет пить... — Майма подумал, — пусть пьёт ещё!..
На следующий день Хон почувствовал себя лучше. Он проснулся рано и, заметив на шесте чума солнечный луч, торопливо подтолкнул мать. Они были одни. Молодая жена Маймы ещё вчера ушла караулить стадо важенок.
— Мама! Мама! Солнце проснулось, видишь?
Мать повернулась, словно и не спала. Обняла сына, но Хон вывернулся из её рук.
— Мама, ну смотри же, солнышко проснулось!
Бледные щёки мальчика зарумянились, глаза весело перебегали от одного луча к другому, губы улыбались.
Мать, глядя на сына, тихонько засмеялась. Вскочила с постели, откинула полог. Чум залил ослепляющий, весёлый поток света.
— Мама, мама, — ликовал Хон. — Я весь в солнце. Погляди.
Она осторожно, словно боясь вспугнуть радость сына, подошла к нему, расчесала волосы. Мокрой тряпицей вытерла Хону лицо, набросила на его плечи свою ягушку.
— Не надо, мама. Мне тепло. — Он с ласковой улыбкой поглядел на мать, потёр худенькой ручкой щёку. — Мама, ты очень красивая сегодня.
— Солнце, наверно, меня помолодило, вот и красивая.
— Как хорошо! Ничего не болит, даже в голове. В груди не давит. Как хорошо...
— И мне хорошо, когда тебе не больно.
Хон откинулся на подушки, внимательно посмотрел на неё. Он давно уже почувствовал, что та неприязнь, с которой мать раньше относилась к нему, исчезла. Вместо неё пришла, всё разрастаясь, нежность, готовность взять на себя его, Хона, боль. Мальчик сначала настороженно встретил новое отношение матери, но, истосковавшись по доброте и ласке, скоро забыл о прежних холоде и враждебности.