Молчащий
Шрифт:
— Мама, а ты бы хотела жить со мной, без отца? — неожиданно спросил он. — Ну, понимаешь, чтобы мы с тобой были совсем одни?
Мать вздрогнула. Руки её медленно опустились и замерли, Хон взял их, потрогал худенькими пальцами. Он понял всё. Давними, далёкими ночами мать мучилась из-за его уродства. Она стыдилась, когда к отцу приезжали богатые ненцы с жёнами и здоровыми, резвыми детьми. Сейчас, предлагая матери жить вместе, Хон по-прежнему ничего не мог дать ей, кроме своей беспомощности. И любви.
— Не сердись на меня, мама, — попросил он.
— За что, сынок? — растерялась она.
— Мама, милая, очень-очень хочу, — прошептал Хон и прижался щекой к её рукам, пахнущим дымом. — Мы поедем к людям и найдём деда.
— Да, и деда, сынок, найдём.
Женщина удивилась: почему мысль уехать не приходила в голову раньше? Кто ей Майма теперь? Совсем никто. Не только муж стал чужим, но и земля, и олени. Если и было что хорошее, всё осталось на старых стойбищах.
Она наклонилась к сыну и обняла его:
— Как только ты выздоровеешь, мы поедем. Поскорее поправляйся.
А потом они сидели молча и думали о предстоящей жизни, о будущем маленьком чуме, в котором вместо богатства станет жить любовь.
— Мама, давай позовём Илира. Пусть посидит с нами.
Хон знал, что сирота сейчас спит: отец отпустил Илира, чтобы днём он сменил молодую женщину.
Мать поколебалась: вдруг вернётся муж?
Заметив это, Хон скатился с постели и пополз, стараясь держаться как можно твёрже. Мать должна видеть, что у сына ещё есть силы, он может двигаться.
— Мама, я пошёл к нему.
— Сынок...
— Жди нас, мама.
До полога Хон дополз спокойно, но как только оказался на улице, в груди у него захрипело, и, чтобы не кашлять, он лёг лицом вниз, хватая ртом воздух. Когда приступ удушья прошёл, мальчик добрался до поганой нарты.
Илир спал. Хон испуганно разглядывал его. После смерти старого пса он почти не видел сироту. Тот всё время проводил в стаде.
Мальчики были сверстниками. Когда стойбищные дети играли, Илир сажал Хона на нарту, чтобы в суматохе его не ушибли, и держал над головой сына хозяина оленьи рога. Самому Хону поднять их было не под силу. Сейчас и не верилось, что такие времена были.
Хон кашлянул и тихо позвал:
— Илир...
Тот проснулся, вскочил и настороженно замер. Хон посидел недолго под злым взглядом Илира и вдруг быстро пополз к чуму.
Илир успокоился, лёг на нарту, но Хон вернулся. На шею его был наброшен аккуратно смотанный аркан. Илир вздрогнул... Когда-то, в далёком детстве, ему очень был нужен аркан. Не связанный из кусков кожи, а настоящий, чтобы защитить перед другими свою честь мужчины. Она — в красоте, силе и точности полёта аркана. Но аркана у Илира не было, и он попросил его у Хона. Тот не дал. Отойдя за чум, Илир плакал, и Хон, проползавший мимо, видел это...
Сейчас тяжёлый аркан дрожал на худеньких руках Хона.
— Возьми... — просипел он, задыхаясь. И, закашлявшись, упал лицом вниз.
Илир подхватил его. Глядя в мокрое, с красными пятнами, лицо бывшего друга, пытался улыбнуться и не мог. А Хон уже метался в судорогах, но угасающее сознание воспринимало всё происходящее с обострённой ясностью.
Наклоненное
Хон, задыхаясь, метался. Умолял сквозь кашель:
— Уходи отсюда... Уходи. У тебя есть ноги. Ты можешь.
И вдруг, изогнувшись, вцепился в Илира, обнял его.
И затих.
Илир закричал.
Из чума выскочила мать Хона. Бросилась к сыну, но долго не могла оторвать его от Илира.
Хон уже ничего не видел и не слышал. К нему опять пришёл паучок и открыл было рот, чтобы начать расспросы про людей.
— Молчи! — крикнул ему Хон. — Молчи...
— Я молчу. Молчу, сынок, — ответила мать.
Взяла на руки сына и, как ослепшая, спотыкаясь на каждом шагу, побрела к чуму. Илир некоторое время шёл следом. В чум он не решился войти, а, вернувшись обратно, торопливо схватил аркан и, как вор, оглянулся по сторонам. Потом, задрав малицу, обмотал аркан вокруг пояса и, снова подойдя к чуму, прислушался, склонив набок голову.
Хон не дожил до вечера. Когда мать положила его на постель, он уже предсмертно хрипел, хватаясь руками за грудь, будто хотел разорвать её.
Мать закусила губу, чтобы удержать крик, который мог потревожить уходящего в нижний мир, и осторожно опустилась рядом. Когда мальчик умер и женщина поняла это, она взяла мёртвое тело Хона, вынесла его на улицу. Протянув к солнцу мёртвого сына, мать громко крикнула:
— Великое Солнце! Тебе нужна была жизнь моего ребёнка?! На, возьми его тело! Вытри им своё лицо.
Но солнце по-прежнему равнодушно сияло в вышине. Женщина подождала:
— Не надо? Значит, смерть Хона нужна была Великому Небу?!
Она подняла сына ещё выше и сделала движение, будто хотела подбросить Хона:
— Великое Небо! Ты хотело смерти моего мальчика? Возьми.
Но и небо не ответило женщине. Тогда она положила трупик на землю и отошла от него.
— Великая Земля! Ни Солнце, ни Небо не хотели его смерти. Значит, она была нужна тебе. Возьми!
Но и Великая Земля не приняла ребёнка: ей тоже не нужна была его смерть.
Тогда женщина поднесла к лицу сжатые кулаки, потрясла ими в воздухе и завопила:
— Старая безжалостная Яминя! Слышишь меня? Тебе, тебе нужна была смерть моего мальчика. Ты откупаешься от Нга, чтобы жить вечно. Откупаешься, поганая, нашими телами. Я плюю в твоё лицо!
Женщина несколько раз с остервенением плюнула перед собой и прислушалась, но Яминя — хозяйка жизни — тоже молчала. Женщина не поверила ей, потому что тогда пришлось бы признать: Великие не хотели отбирать у Хона жизнь. Почему же он, в таком случае, умер? Мать задумалась. Припомнила, что сын сильно страдал из-за своего уродства. Бывало, мальчишки бегают, играют, а Хон заползёт в чум, как щенок, ляжет на постель и плачет... А она? Ни разу не утешила, не приласкала его; больше того, смотрела на мальчика с досадой и раздражением. Однажды он попросил, чтобы отец сделал ему нарту. Был Хон тогда совсем маленький.