Молчать, чтобы выжить
Шрифт:
— И что же это?
— Ты, кажется, любишь французские машины? — Немец заговорщицки подмигнул. — Я пригнал тебе новенький «пежо»!
— Это шутка? — холодно уточнила Перова.
Немец помотал головой:
— Нет.
— У меня уже есть машина.
— Будет еще одна! — не стушевался Шлегель. — Не понравится — сможешь продать.
Татьяна откинула со лба мокрую прядь и иронично прищурилась:
— Ага. А спустя год найдется ее настоящий хозяин.
— Детка, ты меня обижаешь, — насупился Шлегель. —
— Так это не шутка?
— Золотце, ну какие могут быть шутки!
Перова наморщила лоб, словно раздумывая — можно верить немцу или нет.
— Ну хорошо, — сказала она наконец. — Минут через десять я буду готова. А ты можешь скрасить ожидание еще одной рюмкой водки. Закуска в холодильнике. Впрочем, ты и сам помнишь.
Она повернулась и вышла из комнаты. Шлегель поднялся из кресла и двинулся к бару. Наполнив рюмку водкой, он задумчиво посмотрел сквозь нее на окно, но пить не стал. Поставил рюмку на полку и закрыл створку серванта.
— Выпить я всегда успею, — тихо проговорил он.
Затем принялся расхаживать по комнате, поглядывая на картины, которые украшали стены. Картины были написаны маслом. На одной из них был запечатлен изумительной красоты среднерусский пейзаж с березами, прудом и заходящим солнцем. Возле него Шлегель остановился. Он долго смотрел на картину, потом покачал головой, вздохнул и пробубнил:
— Эх, Россия, Россия… Куда ты, к черту, катишься?
— С кем это ты? — услышал он у себя за спиной.
Шлегель обернулся. Перова уже была одета. Волосы были еще влажные, но она решила их не сушить. Ей не терпелось избавиться от постылого немца.
— Ну что, — нетерпеливо произнесла Татьяна, — пошли?
— Пошли, — кивнул немец. Он протянул руку и погладил Перову по щеке: — Слушай, а может мы…
— Нет, — холодно сказала Татьяна и отступила к стене. — Давай выметайся. Хватит топтаться по ковру.
— Извини, забылся.
Немец послушно протопал к двери, Перова, сердито хмуря брови, последовала за ним.
На улице моросил противный дождь. Татьяна подняла воротник пальто, зябко обняла себя за плечи и внимательно оглядела двор.
— Где же твой подарок? — спросила она.
— А кто тебе сказал, что он здесь? — усмехнулся Шлегель. — До него придется проехаться.
— Как — проехаться?
— Просто. А я тебе разве не сказал? — Он сокрушенно качнул головой, словно укоряя себя в этой ошибке. — Извини. Твой великолепный «пежо» стоит в гараже. А приехал я вот на этой колымаге. — Он кивнул в сторону белой старенькой «мазды», припаркованной у бордюра.
— Ты что, думаешь, что я с тобой поеду? — усмехнулась Татьяна.
— А ты против? Да ладно тебе, детка, это недалеко. Не будь такой
Шлегель произнес эту тираду мягким, почти просящим голосом. Да и взгляд у него был под стать голосу.
— Ну же, детка, решайся, — добавил он, поеживаясь.
Стоять и раздумывать с мокрой головой на пронизывающем ветру было неприятно. Моросящий, холодный дождь усугублял неприятные ощущения.
— Так говоришь, это недалеко? — уточнила Перова.
— Да совсем рядом. В двух кварталах. Могли бы пешком дойти, если бы не дождь.
— Ладно, черт с тобой, — нехотя согласилась Татьяна. — Только туда и обратно.
— Само собой, — кивнул немец. — У меня и самого дел по горло.
Он щелкнул сигнализацией и открыл дверцу «мазды». Если б только Татьяна знала, что у Шлегеля на уме, она бы ни за что не села в эту проклятую машину. Но, увы, она ни о чем не догадывалась.
Глава десятая
1
Профессор Павлюков держал чашку с кофе обеими руками, как ребенок. Кофе он втягивал шумно, что еще более подчеркивало его сходство с ребенком. Хотя лицом профессор больше походил на маньяка Чикатило, чем на неразумное дитя. Он был абсолютно лыс, носат и бледен. Маленькие, острые глазки прятались в глубоких глазных впадинах. Надбровные дуги были почти голыми. С большого, бледного рта не сходила странноватая полуулыбка.
Камакин пододвинул к нему поближе вазочку с шоколадными конфетами и сказал:
— Сергей Иванович, как продвигаются наши дела?
— Хорошо продвигаются, голубчик. Оч-чень хорошо!
Профессор вновь с громким хлюпаньем втянул горячий кофе. Камакин едва удержался, чтобы не поморщиться. Ему были глубоки противны и повадки профессора, и его вид, однако он ничем не выдавал своей неприязни.
— Оборудование не подводит? — поинтересовался Камакин.
— Оборудование замечательное! — отозвался, не вынимая губ из чашки, профессор. — Если бы и здесь… — Павлюков постучал себя пальцем по лысой голове, — все было так же замечательно, то я бы давно закончил работу.
Профессор взял из вазочки конфету и быстро развернул фантик. Пальцы у него были длинные, тонкие и белые, как лапки насекомого. Смотреть на них Льву Анатольевичу было еще неприятней, чем на лысую голову Павлюкова. Вот уже неделю на все вопросы о работе профессор отзывался подобными сомнительными остротами. Камакин стал терять терпение.
— И все-таки когда работа будет окончена? — упрямо спросил он.
Профессор сунул конфету в рот, погонял ее за щекой и задумчиво ответил:
— Думаю, что через неделю первые образцы будут готовы. А если напрягусь, то, может быть, и раньше.