Молчи о нас
Шрифт:
Не маленькая, совсем не маленькая девочка. Маша пахнет страстью, мощным возбуждением и чем-то таким, от чего нервные окончания сходят с ума, а мозг плывет сильнее, чем после коньяка.
Не знаю куда бы привело это помешательство, если бы не Машин стон. Надсадный стон, простреливший барабанные перепонки и плашмя опрокинувший на дно той самой бездны.
Пошатнувшись, резко отхожу от девчонки. Дышать тяжело из-за того, что в легких пожар, а понимание происходящего наотмашь бьет по вискам. Синие глаза блестят,
Твою мать!
– Маша, иди домой!
– Но…
– Я прошу тебя. Не заставляй меня снова приказывать, – едва сдерживаюсь и вероятно она это видит, потому что неловко поправив белую полоску на плече, успевшую сползти вниз, быстро скрывается в доме.
Зажмуриваюсь и с силой впечатываю ладонь в каменную стену, около которой еще пару секунд назад терзал Машу.
Кретин недоделанный! Ладно, она девчонка, но у тебя-то мозги должны быть!
Нервно провожу пятерней по волосам.
На языке все еще запретный привкус. Ладони надолго запомнили, как это впиваться в изящную спину, прогибающуюся под моим натиском.
Черт! Сколько мудачья за решетку засадил, не ведясь на их мольбы и постоянные уговоры, сколько слез женских проигнорировал, пока те пытались взятки за своих мужей и братьев – сватьев в карман засунуть, прося не доводить дело до суда, а тут повелся.
Сломала выстроенную годами стальную броню. И чем?
Знаю чем, и от этого чувствую себя еще хреновее.
В ярости возвращаюсь в комнату и почти не уснув ночью, утром ставлю Ивана с Илоной в известность о том, что планы поменялись и приходится уехать.
Маши дома не обнаруживаю. Вероятно, пересекаться со мной постеснялась или еще что-то, но когда я собрав сумку, прохожу мимо ее приоткрытой двери, комната оказывается пуста.
В углу замечаю мольберт, рядом с которым на столе в беспорядке валяются краски и покрытая черным цветом палитра. Рисовала что-то совсем недавно. Краски еще даже не высохли на ней.
Выглянув на пустую лестницу, сам не понимаю зачем вхожу в спальню и обхожу мольберт. Не знаю, что собирался увидеть, но явно не то, что врезается в глаза яркой вспышкой из черных линий.
На белом листе я. Черными красками выведена каждая черта лица, в глазах застывшая эмоция. Брови сведены к переносице, а губы растянуты в едва заметной улыбке.
Портрет не дорисован, но проделана колоссальная работа.
Чертовски талантливо, тонко. Протяни руку и пощупай. Этот второй я вот-вот оживет.
Даже не по себе становится.
Машка…
И вот это Иван назвал каракулями? Черт меня раздери, да она может разорвать Москву своим виденьем.
– Дамир, – раздается снизу голос Ивана, отрывая меня от рассматривания самого себя.
– Иду, – отвечаю громко.
Раздумывая буквально секунду, забираю
На то, чтобы попрощаться с Беловыми, уходит минут десять, но Маша так и не появляется, что даже к лучшему.
Уже на трассе бросаю взгляд на лежащий на соседнем сидении портрет.
Руки машинально сжимают руль.
Я все сделал правильно. Не нужно ей это.
Всю ночь лежал, уткнувшись в потолок, и вспоминал, как мать плакала, когда отца не стало. Как проклинала скотов, которые ему отомстили тем, что тот в свое время не пощадил их упыря сынка. Тот девчонку изнасиловал и около леса выбросил. Она выжила, собирала себя по частям, а отец ему сам тогда чуть руки не оторвал, наблюдая за ее утонувшей в горе семье. Пацана того в тюрьме убили, а его папаша решил отыграться на моем отце. Пырнул его розочкой от бутылки прямо около дома.
Перед глазами встает сцена, как тот ублюдок орет что-то о том, что он отобрал у него сына, не заступился за 18-летнего «беззащитного» парня. Как мать с криками бежит к нему, а я следом. На земле лежит отец, весь в крови, мать падает перед ним на колени, а тот скот машет перед ее лицом осколком. Я тогда с ним в драку ввязался, а он прошелся по моей шее стеклом, заставляя надолго запомнить жизненные реалии.
Тогда-то я и понял, что пойду служить и продолжу дело отца – засаживать таких тварей за решетку. Уже тогда знал, что буду рисковать своей жизнью каждый день. Что, как и отец, не возьму ни копейки, чтобы выгородить богатые задницы, считающие, что им можно все на этой земле.
И уже в том возрасте понимал, что не захочу подвергать кого-либо той же судьбе, что и у матери.
Поэтому, Маша, иди своей дорогой, в которой тебя ждет светлая и счастливая жизнь, оглушительный успех, а я, если потребуется, буду рядом.
22
Спустя 3 года
– Алимов, проходи!
Захожу в кабинет Семена Павловича, предварительно сбив со ступней прилипший снег.
– Товарищ полковник.
– Ой, ладно, давай без официоза, Дамир. Заходи, сквозняк мне не создавай, – наблюдая за тем, как я сажусь на стул, Воронин подталкивает ко мне чашку чая с блюдцем, на котором аккуратно выложены кубики сахара. – На вот. Перекуси.
– Вы решили меня сразу с корабля на бал отправить? – беру чашку и делаю несколько глотков. После суток на поезде хотелось бы чего-то более весомого, но пока так.
– Приходится. Кто ж знал, что погода такая будет у тебя там в Северодвинске, что на несколько дней остановится все движение? Думал приедешь, успеешь вникнуть в дело, а ты прямо день в день, – возмущается Воронин, как будто это я виноват в снегопадах, атаковавших север страны в последние дни.