Молчи, Россия, молчи! Полиция не дремлет
Шрифт:
Дед Пантелей разлегся на теплой лежанке и, щуря старые глаза от электрической лампочки, поглядывал на сбившихся в кучу у его ног малышей.
– Ну что ж вам рассказать, мезанфанчики? Что хотите слушать, пострелята?
– Старое что-нибудь, – попросила бойкая Аксюшка.
– Да что старое-то?
– Про губернаторов.
– Про гу-бер-на-то-ров? – протянул добродушно-иронически старик. – И чивой-то вы их так полюбили: и вчера про губернаторов и сегодня про губернаторов…
– Чудно больно, – сказал Ванька, шмыгая носом.
– Ваня! – заметила мать, сидевшая на лавке с какой-то
– Так про губернаторов? – прищурился дед Пантелей. – Правду рассказывать?
– Не тяни, дед, – сказала бойкая Аксюшка. – Ты уже впадаешь в старческую болтливость, в маразм и испытываешь наше терпение!
– И штой-то за культурная девчоночка, – захохотал дед. – Ну слушайте, леди и джентльменты… «Это было давно… Я не помню, когда это было – может быть, никогда», как сказал поэт. Итак, начнем с вятского губернатора Камышанского. Представьте себе, детки, вдруг однажды он издает обязательное постановление такого рода: «Виновные в печатании, хранении и распространении сочинений тенденциозного содержания подвергаются штрафу с заменой тюремным заключением до трех месяцев!»
Ванькина мать Агафья подняла от книги голову и прислушалась.
– Позволь, отец, – заметила она, – но ведь тенденциозное содержание еще не есть преступное? И Толстой был тенденциозен, и Достоевский в своем «Дневнике писателя»… Неужели же…
– Вот поди ж ты, – засмеялся дед, – и другие ему то же самое говорили, да что поделаешь: чрезвычайное положение! А ведь законник был, кандидат в министры! Ум имел государственный.
Дед помолчал, пожевывая провалившимися губами.
– А то херсонский был губернатор. Уж я и фамилию его забыл… Бантыш, што ли… Так тот однажды оштрафовал газету за телеграмму Петербургского Телеграфного Агентства из Англии с речью какого-то английского деятеля. Что смеху было!
– Путаешь ты что-то, старый, – сказал Ванька, – Петербургское Агентство ведь официальное?! Заврался наш дед.
– Ваня, – укоризненно заметила Агафья.
Дед снисходительно усмехнулся.
– Ничего… То ли еще бывало! Как вспомнишь – и смех и грех. Владивостокский губернатор закрыл корейскую газету за статью о Японии, симферопольский вице-губернатор Масальский оштрафовал «Тавричанина» за перепечатки из «Нового времени»… Такой был славный, тактичный. Он же гимназистов на улице ловил, которые фуражек ему не снимали, и арестовывал. Те, бывало, клопики маленькие, плачутся: «за что, дяденька?» «За то, что начальство не почитаете, меня на улице не узнаете!» – «Да мы с вами не знакомы!» – «А-а, не знакомы? Посидите в каталажке – будете знакомы!» Веселый был человек.
Дед опустил голову и задумался. И лицо его осветилось тихой задушевной улыбкой…
– Муратова тамбовского тоже помню… Приглашали его однажды на официальный деловой обед. «Приеду, – говорит, – только если евреев за столом не будет». «Один будет, – говорят. – Директор банка». – «Значит, я не буду!» Такой был жизнерадостный…
Телефонный звонок перебил его рассказ.
Аксюшка подскочила к телефону и затараторила:
– Алло! Кто говорит? Дядя Миняй! Отца нет. Он на собрании общества деятелей садовой культуры. Что?
Аксюшка вернулась от телефона и припала к дедову
– Еще, дедушка, что-нибудь о губернаторах.
– Да что ж еще?..
Дед рассмеялся.
– Нравится? Как это говорится: «Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил»… Хе-хе… Толмачева одесского тоже хорошо помню. Благороднейший человек был, порывистый! Научнейшая натура. Когда изобрели препарат «606», он и им заинтересовался. Кто, спрашивает, изобрел? Эрлих? Жид? Да не допущу же я, говорит, делать у себя в Одессе опыты с жидовским препаратом. Да не бывать же этому! Да не опозорю же я родного мне города этим шарлатанством!! Очень отзывчивый был человек, крепкий.
Дед оживился.
– Думбадзе тоже помню! Тот был задумчивый.
– Как, дед, задумчивый?
Задумается, задумается, а потом скажет: «Есть у нас среди солдат евреи?» – «Есть». – «Выслать их». Купальщиц высылал, которые без костюмов купались, купальщиков, которые подглядывали. И всех – по этапу, по этапу. Вкус большой к этапам имел… А раз, помню, ушел он из Ялты. Оделся в английский костюм и поехал по России… А журналу «Сатирикон» стало жаль его, что вот, мол, был человек старый при деле, а теперь без дела. Написали статью, пожалели. А он возьми и вернись в Ялту, когда журнал там получился. И что ж вы думаете, детки: стали городовые по его приказу за газетчиками бегать, «Сатириконы» отнимать, в клочья рвать. Распорядительный был человек! Стойкий.
И долго еще раздавался монотонный добродушный дедов голос. И долго слушали его притихшие изумленные дети.
А за окном выла упорная сельская метель, слышались звуки автомобильных сирен и однотонное гудение дуговых фонарей на большой занесенной снегом дороге…
Ежилась, мерзла и отогревалась святая Русь.
Начальство
(провинциальные типы)
Кроткое безответное существо. Выдерживает стужу, жару, дождь и ветер изумительно. Одет в неуклюжую, как будто накрахмаленную шинель и невероятной громоздкости сапоги из гиппопотамьей кожи… В мирное время имеет дело главным образом с извозчиками и пьяными. Разговор у него с извозчиками следующий: «Милый мой, потрудитесь держаться правой стороны… вы меня этим очень обяжете!.. Послушайте, дорогой ломовик! Нельзя въезжать оглоблей в затылок мирного прохожего. Извините меня, но осторожность в данном случае не мешает».
Разговор провинциального городового с пьяным:
– Милостивый государь! Вы, кажется, вышли из равновесия… Потрудитесь опереться о мое плечо. Ничего, ничего… Не смущайтесь.
Взяток не берет.
Человек, хотя высшего образования не получивший, но имеющий солидный налет культурности. Избегает употребления спиртных напитков, следит за литературой, не чужд сентиментальности.
В участке ведет с арестованным громилой или карманщиком такой разговор: