Молитва об Оуэне Мини
Шрифт:
Оуэн, конечно, увидел этот бейсбольный мяч — и понял, кто мой отец, — но его вера была огромна; и он знал, что Бог все равно скажет мне, кто мой отец. Оуэн считал, что ему говорить мне это незачем. Знал он еще и то, что я испытаю только разочарование, и больше ничего.
Перелистав еще несколько страниц, я наткнулся на одно из мест, где упоминалось обо мне.
«САМОЕ ТЯЖЕЛОЕ, ЧТО МНЕ ПРИШЛОСЬ СДЕЛАТЬ В ЖИЗНИ, — ЭТО ОТРЕЗАТЬ ПАЛЕЦ МОЕМУ ЛУЧШЕМУ ДРУГУ! ТЕПЕРЬ, КОГДА ВСЕ ПОЗАДИ, МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ ДОЛЖЕН НАЧИСТО ОТРЕЗАТЬ ОТ СЕБЯ СВОЕ ПРОШЛОЕ — ОН ДОЛЖЕН ПРОСТО ВЗЯТЬ И НАЧАТЬ ВСЕ СНАЧАЛА. ДЖОН ДОЛЖЕН УЕХАТЬ В КАНАДУ. Я УВЕРЕН, В ЭТОЙ СТРАНЕ ЗДОРОВО МОЖНО ЖИТЬ — А НАША СТРАНА МОРАЛЬНО ВЫДОХЛАСЬ».
Потом я перелистал страницы до конца дневника и перечитал последнюю запись.
«ВОТ
Потом я закрыл дневник Оуэна и сложил его вместе с другими своими вещами. Бабушка вставала рано. В доме 80 на Центральной лежали кое-какие ее и мамины фотографии, которые я хотел забрать, а еще там осталась вся моя одежда. Я хотел позавтракать вместе с бабушкой в розовом саду; до похорон Оуэна все еще оставалось много времени — достаточно, чтобы сказать бабушке, куда я собираюсь.
Потом я заехал в Уотерхаус-Холл и рассказал о своих планах Дэну Нидэму; кроме того, у Дэна я тоже хотел кое-что забрать. Я знал, он не будет возражать — он ведь уже столько лет сбивал себе об эту штуку пальцы на ногах. Забрать я собирался гранитный упор для двери, который Оуэн сделал для Дэна с мамой и подарил им на свадьбу, тот самый, с датой, выбитой хорошо знакомым «монументальным» шрифтом — ИЮЛЬ 1952, — с аккуратными фасками по всем ребрам, идеально сходящимися в углах. Выглядел он чуть грубовато, но это был первый известный мне образец работы Оуэна с алмазным диском, и я хотел взять его себе. Дэн сказал, что все понимает и любит меня.
Я сказал ему:
— Ты самый лучший отец, который только может быть у мальчишки, — и другого мне не нужно.
А потом настало время хоронить Оуэна Мини.
Наш начальник полиции Бен Пайк стоял у входа в церковь Херда возле тяжелых двойных дверей с таким видом, словно намеревался обшарить всех пришедших оплакивать Оуэна Мини на предмет «орудия убийства», этой давно исчезнувшей «причины смерти». Меня так и подмывало сказать сукину сыну, где он может найти этот злосчастный мяч. Пришел и толстый мистер Чикеринг; он до сих пор горевал, что разрешил тогда Оуэну Мини взять биту вместо меня — что велел Оуэну «отбивать». Пришли и Тэрстоны, родители Баззи, несмотря на то что были католиками и совсем недавно похоронили собственного сына. И католический священник, отец Финдли, тоже пришел, как и миссис Хойт, даром что весь город едва не плевал в нее за ее «антиамериканскую» деятельность с консультациями по вопросам призыва. Викарий Виггин с Розой не пришли; они уж так рвались устроить отпевание в церкви Христа, что, конечно, обиделись, когда их отвергли. Капитан Виггин, наш сбрендивший экс-пилот, заявлял, что для него нет ничего почетнее, чем первоклассные похороны настоящего героя. Местное подразделение Нью-Хэмпширской Национальной гвардии обеспечило похоронный наряд для несения так называемого почетного караула. Оуэн как-то говорил мне, что они делают это за деньги — им платят, как за один день службы. Тело Оуэна доставил офицер сопровождения — молодой и растерянный первый лейтенант, который отдавал честь, как мне показалось, гораздо чаще, чем нужно, — это была его первая командировка от отдела по учету выбывших из строя. Так называемым ответственным за помощь семье выбывшего из строя оказался не кто иной, как любимый преподаватель Оуэна с военной кафедры Нью-Хэмпширского университета. Полковник Айгер подчеркнуто церемонно приветствовал меня у тяжелых двойных дверей.
— Полагаю, мы оба ошибались насчет вашего маленького друга, — сказал мне полковник Айгер.
— Да, сэр, — кивнул я.
— Он доказал, что вполне подходит для боевого подразделения, — добавил полковник Айгер.
— Да, сэр, — ответил я.
Полковник положил свою усеянную пигментными пятнами руку мне на плечо, затем шагнул в сторону и встал по стойке «смирно» сбоку от тяжелых двойных дверей, словно намереваясь оспорить властные полномочия инспектора Бена Пайка.
Почетный караул в коротких белых гетрах и белых перчатках свадебным маршем прошествовал по проходу, а затем молодцевато разделился на две колонны, застыв по обе стороны гроба, накрытого флагом с приколотой
Суровый коротконогий военный, к которому полковник Айгер обращался как к «мастер-сержанту», что-то шепнул гвардейцам почетного караула — те стояли по стойке «вольно» и с беспокойством поглядывали на полковника Айгера и первого лейтенанта, впервые сопровождавшего тело. Полковник Айгер что-то шепнул первому лейтенанту.
Прихожане покашливали, под ними поскрипывали старые потертые скамейки. Орган выдавал на-гора одну траурную песнь за другой, пока подтягивались и рассаживались по своим местам все опоздавшие. Одним из помощников на похоронах был мистер Эрли, другим — Дэн Нидэм, но большинство помощников составляли рабочие карьера — я узнал крановщика и подрывников, я кивнул сигнальщику, распиловщикам и операторам врубовой машины. Эти люди сами казались высеченными из гранита, чья мощь способна выдержать давление в двадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм. Гранит когда-то был лавой, расплавом горной породы, которая, однако, не поднялась на поверхность, а застыла глубоко под землей; а поскольку она застывала медленно, то получились довольно крупные кристаллы.
Мистер и миссис Мини одни занимали первый ряд справа от центрального прохода церкви Херда. Они застыли, словно извергнутые землей гранитные глыбы, не двигаясь и не сводя глаз с медали, ослепительно сверкавшей в луче солнечного света, что падал на крышку гроба. Мистер и миссис Мини смотрели не мигая; они созерцали гроб своего сына почти с тем же едва сдерживаемым благоговейным ужасом, что промелькнул в их глазах в тот день, когда маленький Иисус заметил их в толпе прихожан на рождественском утреннике в церкви Херда в 1953 году — когда Оуэн нежился в «столпе света». Теперешняя тревожная настороженность их лиц заставляла предположить: они помнят, как Оуэн отругал их, когда они без приглашения пришли на праздник Рождества.
«А ВЫ-ТО ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТЕ? — кричал на них разъяренный Младенец Христос. — ВАМ НЕЛЬЗЯ СЮДА! — орал Оуэн Мини. — ТО, ЧТО ВЫ СЮДА ПРИШЛИ, — ЭТО СВЯТОТАТСТВО!»
Точно то же самое подумал и я: придя на похороны Оуэна, мистер и миссис Мини совершают СВЯТОТАТСТВО. И эти их исполненные страха взгляды, упертые в приколотую к американскому флагу медаль, пожалуй, подтверждали, что они боятся, как бы Оуэн вдруг не поднялся из гроба, точно так же, как он поднялся когда-то с копны сена в хлеву, и снова не отругал своих родителей. Надо же было додуматься сказать десяти- или одиннадцатилетнему ребенку, что он родился от «непорочного зачатия» — что он совсем «как Младенец Христос»!
На похоронной церемонии в церкви Херда я, оказывается, молился, чтобы Оуэн поднялся из своего закрытого гроба и заорал на несчастных родителей: «ВАМ НЕЛЬЗЯ СЮДА!» Но Оуэн Мини не двигался и ничего не говорил.
Мистер Фиш выглядел очень дряхлым; но он все-таки сел рядом с моей бабушкой во втором ряду и тоже неотрывно смотрел на сияющую медаль на гробе Оуэна Мини — мистер Фиш словно тоже надеялся, что Оуэн даст нам еще одно представление; мистер Фиш словно никак не хотел поверить, что в этой постановке Оуэну Мини не досталось роли «с речами».
Дядя Алфред и тетя Марта тоже сидели на бабушкиной скамейке. Насчет отсутствия Хестер никто из нас даже не заикнулся; даже Саймон, который также расположился рядом с бабушкой, избегал разговоров о ней. Истмэны чувствовали себя гораздо свободнее, когда на все лады сожалели, что Ной не мог сюда приехать — он по-прежнему обретался в Африке, обучая нигерийцев, как правильно вести лесное хозяйство. Я никогда не забуду, что ответил мне Саймон, когда я сказал ему, что уезжаю в Канаду.
— О, Канада! Это будет одна из самых больших проблем, с которой скоро столкнутся наши лесопилки на северо-востоке, — вот погоди, сам увидишь! — сказал Саймон. — Канадцы собираются экспортировать свою древесину за такие гроши, за которые мы здесь не можем ее даже производить!