Молитва об Оуэне Мини
Шрифт:
— Сейчас не время обсуждать со мной что бы то ни было, — предостерегла Роза Виггин, но Дэн Нидэм не из тех, кто боится хамоватых бортпроводниц.
— Никто не собирается обсуждать, что творится у вас на детских утренниках, — сказал Дэн, — но этого ребенка оставили висеть под самым потолком! В двадцати футах над бетонным полом! Это просто чудо, что ваше разгильдяйство не привело к несчастному случаю!
Харолд Кросби закрыл глаза, словно испугавшись, что Роза Виггин сейчас ударит его — или снова вздернет на подъемнике.
— Я сожалею… — начала было Роза Виггин,
— Вы не будете устанавливать никаких особых правил для Оуэна Мини, — сказал он. — Вы не викарий, а всего лишь жена викария. Ваша обязанность была в целости и сохранности спустить этого ребенка на пол после того, как все закончится, но вы начисто забыли об этом. Я тоже готов забыть об этом — а вы забудете, что хотели поговорить с Оуэном. Оуэну позволено приходить в эту церковь когда угодно. Он не обязан спрашивать вашего разрешения. А если с ним захочет поговорить викарий, пусть позвонит сначала мне.
С этими словами Дэн Нидэм отпустил скользкого Харолда Кросби, и тот отправился искать свою одежду; судя по его походке, от долгого висения на растяжках подъемника ноги у него напрочь затекли; он, покачиваясь, ковылял по вестибюлю из угла в угол, распространяя вокруг себя запах рвоты, и дети в ужасе шарахались во все стороны. Дэн Нидэм положил руку мне на шею и мягко подтолкнул вперед, так что я оказался между ним и Розой Виггин.
— Этот мальчик не нанимался к вам в посыльные, миссис Виггин, — сказал Дэн. — Мне бы не хотелось обсуждать все это на собрании церковного совета, — повторил он.
Полномочия стюардессы ничтожны; и Роза Виггин прекрасно почувствовала границу, за которой они кончаются. Она тут же сделалась страшно угодливой — до того угодливой, что мне стало за нее стыдно. Все ее внимание переключилось на то, чтобы побыстрее переодеть Харолда Кросби в чистое. Надо сказать, она успела как раз вовремя: когда мы с Дэном выходили из церкви, в вестибюле появилась мама Харолда.
— Бог ты мой, до чего это было здорово и интересно! — воскликнула миссис Кросби. — Тебе понравилось, солнышко? — спросила она сына. Харолд молча кивнул, и Роза Виггин непроизвольно обняла его одной рукой и прижала к себе.
Мистер Фиш нашел викария. Преподобный Дадли Виггин занимался рождественскими свечками; он измерял их одну за другой, отбирая те, что еще сгодятся для следующего года. Дадли Виггина здоровый инстинкт летчика заставлял смотреть только вперед; он не сосредоточивался на текущем — особенно на неприятном. Он бы в жизни не стал звонить Дэну и просить поговорить с Оуэном; а значит, можно было считать, Оуэну «позволено» приходить в церковь Христа без всяких согласований.
— Мне здорово понравилось, как Иосиф с Марией выносят новорожденного Иисуса из яслей, — поделился с викарием мистер Фиш.
— А, правда? Ага, да-да, — очнулся викарий.
— Концовка получилась замечательная. Очень яркая и драматичная, — заметил мистер Фиш.
— Да, правда, вы тоже так считаете? — сказал викарий. — Возможно, в следующем году мы ее повторим.
— Конечно, для такой роли нужно
— Да уж, — согласился викарий.
— Он самородок! — добавил мистер Фиш.
— Что и говорить! — ответил мистер Виггин.
— Вы смотрели «Рождественскую песнь»? — спросил мистер Фиш.
— В этом году еще нет, — сказал викарий.
— А что вы делаете в сочельник? — спросил его мистер Фиш.
Я прекрасно знал, что бы мне хотелось делать в сочельник: оказаться в Сойере вместе с мамой и ждать, когда с полуночным поездом приедет Дэн. Так проходили все наши сочельники с тех пор, как мама стала встречаться с Дэном. Мы с мамой вовсю пользовались гостеприимством Истмэнов, я привычно изматывал себя в играх с моими неистовыми двоюродными братьями и сестрой, а Дэн присоединялся к нам после заключительного спектакля своей любительской труппы, приуроченного к сочельнику. В доме Истмэнов никто — даже наша бабушка — не ложился, дожидаясь, пока уставший Дэн приедет с полуночным грейвсендским поездом, и тогда дядя Алфред наливал Дэну стаканчик на сон грядущий, а мама с тетей Мартой отправляли нас, детей, спать.
В четверть двенадцатого мы с Хестер, Саймоном и Ноем одевались потеплее и отправлялись на станцию через дорогу. Погода в «северном краю» в сочельник, да еще ближе к полуночи, мало привлекала взрослых — и те с удовольствием предоставляли нам, детям, встречать Дэна с поезда. Мы любили прийти на платформу заранее, чтобы заготовить побольше снежков. В те времена поезд всегда приходил точно по расписанию; народу в вагонах сидело немного, а в Сойере выходил едва ли не один Дэн, и мы с ходу принимались забрасывать его снежками. Каким бы усталым Дэн ни был, он тут же вступал с нами в отчаянную перестрелку.
Тем же вечером чуть раньше мама с тетей Мартой пели рождественские гимны; иногда к ним присоединялась бабушка. Мы, дети, знали слова почти всех начальных строф; а вот когда дело доходило до продолжения, тут уж ставились на кон годы, проведенные мамой и тетей Мартой в хоре конгрегационалистской церкви. Соревнование всегда выигрывала моя мама; она знала каждое слово в каждом стихе, так что по мере продвижения к концу гимна сначала из игры выбывала бабушка, потом все меньше и меньше слов вспоминала тетя Марта. Наконец замолкала и она, и последние куплеты мама допевала сама.
— Ну и зря, Табби! — говаривала тетя Марта. — Только память зря транжирить на все эти строфы, которые все равно никто никогда не поет!
— А на что мне еще нужна память? — спрашивала мама, и они улыбались друг другу — уж как хотелось тете Марте проникнуть в тот уголок маминой памяти, где хранится ответ на вопрос: кто же все-таки мой отец. На самом деле мамина идеальная память на рождественские гимны досаждала тете Марте тем, что в результате последние стихи мама пела соло; и даже дядя Алфред, что бы он ни делал, всегда останавливался и замирал, слушая мамин голос.