Молодая Цветаева
Шрифт:
Юргис Балтрушайтис, с которым Бальмонт был давно дружен, стал к этому времени литовским посланником в Москве и помог поэту во всех предотъездных хлопотах. Он сумел достать заграничный паспорт и даже предоставил открытый грузовик своего посольства. И вот 12 июня Марина провожает своего друга в дальнюю дорогу из его дома в Николо-Песковском переулке.
Это уже вторые его проводы: первые были почти торжественны. Они проходили в доме Скрябиных, где сервировалось изысканное угощение: подавали картошку с перцем, а затем настоящий чай в безукоризненном фарфоре. Все говорили трогательные слова и целовались. Но на следующий день возникли какие-то неполадки с эстонской
«С отъездом Бальмонтов для меня кончается Москва, — записывала Марина в свою тетрадку. — Пустыня. — Кладбище. — Я давно уже чувствую себя тенью, посещающей места, где жила… Недавно я, сидя на зеленом жестяном сундуке, ревела громко и немножко declamatoire, [10] — отводила душу.
— Да, да, все уезжают, да, никто не берет, потому что я не нужна, да, да, а я останусь со стульями и блюдами и мужскими костюмами, я, которой ничего не нужно! — а другие будут ходить по улицам Парижа и тропинкам Кавказа, а я умру — умру — умру…
10
Declamatoire — демонстративно ( фр.).
Аля утешала, но я не хотела, чтобы меня утешали, мне лучше было — так…»
С лета 1920 года дом Скрябиных становится для Марины родным пристанищем.
Он в двух шагах от Борисоглебского — в Николо-Песковском переулке. Тут всегда чисто, тепло, и сюда приходят замечательные люди: Бальмонт, Волконский, Балтрушайтис, Борис Зайцев, Андрей Белый, Леонид Пастернак, Гершензон, Бердяев, Чабров.
Марина обретает здесь еще одну дружбу — с Татьяной Федоровной Шлецер, вдовой композитора. То была худенькая, черноглазая, грациозная и печальная женщина, обладавшая острым и живым умом. Татьяна Федоровна старше Марины на десять лет и тоже пишет стихи. «Она точно с какого-то острова, где все говорят тихо и чувствуют нежно, не только не русская, но — правда — неземная», — отзывается о ней Цветаева в своем дневнике. Позже она вспоминала: «Я была с ней в дружбе 2 года подряд, — ее единственным женским другом за жизнь. Дружба суровая: вся в деле и в беседе, мужская, вне нежности земных примет…»
Вдвоем с Татьяной Федоровной они бродили вечерами, а то и ночами, по зимней Москве — одна в котиковой шубе и туфельках на каблуках, другая (Марина, конечно!) — «медведем в валенках». Им было легче вместе в этой страшной московской жизни, они собирались вместе и уехать из России.
Но вдова Скрябина была больна, и весной 1922 года — ровно за месяц до отъезда Марины к мужу — она умерла от воспаления мозга.
Глава 25
Плач Ярославны
Между тем Чека год от году наращивала мускулы. 1920-й отмечен в хронике большевистских репрессий делом «церковников» (в январе) и еще более — первым процессом
Обвинитель Крыленко, известный своими блестящими речами, потребовал смертного приговора и для Владимира Джунковского, бывшего московского губернатора, позднее — адъютанта царя и шефа полиции. На процессе Джунковского, проходившем в здании Купеческого собрания, присутствовала Маргарита Сабашникова (тогда еще публика допускалась в зал суда свободно), и очень вероятно, что от Маргариты Васильевны Цветаева знала подробности судебного разбирательства.
Она хорошо помнила Джунковского; по крайней мере однажды они встречались в одном из московских домов, куда их с Асей привел отец. Иван Владимирович тогда, к счастью, не понял, что вытворили его дочери в присутствии губернатора и множества уважаемых людей.
Джунковский в тот вечер пришел позже других.
«Знакомимся. Мил, обаятелен. Меня принимает за взрослую, спрашивает, люблю ли я музыку. И отец, памятуя мое допотопное вундеркиндство:
— Как же, как же, она у нас с пяти лет играет!
Джунковский, любезно:
— Может быть, сыграете?
Я, ломаясь:
— Я так всё перезабыла… Боюсь, вы будете разочарованы…
Учтивость Джунковского, уговоры гостей, настойчивость отца, испуг приятельницы, мое согласие.
— Только разрешите, для храбрости, сначала с сестрой в четыре руки?
— О, пожалуйста».
Скверные девчонки садятся к роялю и — играют «гаммы наоборот» со смещенными клавишами и громким счетом вслух.
«Отец — Джунковскому: “Ну, как вы находите?”
И Джунковский, в свою очередь вставая: “Благодарю вас, очень отчетливо”».
«Мне было пятнадцать лет, я была дерзка, — комментировала сама Цветаева, вспоминая позже этот эпизод, — Асе было тринадцать лет, и она была нагла…»
И вот этому-то милому и обаятельному Джунковскому теперь — смертный приговор?!
Не хочу ни любви, ни почестей: — Опьянительны. — Не падка! Даже яблочка мне не хочется — Соблазнительного — с лотка… — Что-то цепью за мной волочится, Скоро громом начнет греметь. — Как мне хочется, Как мне хочется — Потихонечку умереть!Эти строки написаны в июле.
А в сентябре из Крыма приезжает Эренбург и привозит еще одно тяжелейшее известие: о смерти Бориса Трухачева. Марина была нежно привязана к первому мужу сестры; она числила его в своих ближайших друзьях; какое-то время, в начале революции, он даже жил в одной из комнат борисоглебской квартиры…
Ей трудно поверить в случившееся.
На протяжении чуть ли не всей жизни Цветаева подробно записывала свои сны (какая сокровищница для психоаналитиков!). И все месяцы этого года ей снится маленькая Ирина; теперь снится Трухачев…