Молодость с нами
Шрифт:
сентябре на Черноморском побережье. Бакланов хотел его включить в свою группу — Красносельцев и от этого
отказался, заявив, что ему надо основательно продумать новую тему, над которой он намерен работать в
будущем году. Целыми днями он сидел в институтской библиотеке или в кабинете Серафимы Антоновны.
Серафима Антоновна тоже, что называется, находилась в периоде перестройки. Скандальная история со
злосчастной разливкой стали на Верхне-Озерском заводе ее очень расстроила. После
метод подобного обобщения достижений производственников казался ей настолько плодотворным, настолько
эффективным и эффектным, что и следующую свою работу она вела такими же методами. Значит, надо или
отказываться от темы, которая почти разрешена инженерами завода № 3, что очень и очень плохо, или же войти
в группу этих инженеров на правах старшего консультанта, что несколько лучше, но все равно уже не так
хорошо, как бывало прежде, когда честь всех новшеств, всех открытий в ее отделе принадлежала только ей, ей,
ей одной, доктору технических наук, профессору-орденоносцу, лауреату Сталинских премий Серафиме
Антоновне Шуваловой. Красносельцев ее поддерживал, он говорил, что надо выждать время, надо иметь
побольше выдержки и терпения, — все образуется, все встанет на свои места. “Рано или поздно мы наведем
порядок в своем собственном доме”.
Павел Петрович не придавал особого значения тому, что в институте были недовольные переменами,
произведенными в последнее время. Он видел, что все перемены шли на пользу, на улучшение научной работы.
Он видел, что большинство этими переменами довольно; к нему чуть ли не ежедневно приходили сотрудники с
различными предложениями. Пришел и товарищ Ратникова — Жерихов, человек тоже молодой, но, в отличие от
Ратникова, нисколько не смущающийся.
— Не буду злоупотреблять вашим временем, — сказал он с ходу. — Сразу изложу суть дела. Дело в том,
что в современной мартеновской печи топливо расходуется до крайности нерационально. Факел пламени
располагается параллельно поверхности плавящегося металла. По сути дела, современная печь — это
полуотражательная печь: жар на металл отражается от свода. Я предлагаю ставить факел пламени
перпендикулярно поверхности плавящегося металла: сверху вниз, прямо на металл.
Предложение Жерихова показалось Павлу Петровичу очень интересным. Он сказал, что его надо будет
обсудить на ученом совете, пусть Жерихов подготовит объяснительную записку к своему предложению.
Все дни Павел Петрович был с людьми, принимал их в своем кабинете, встречался с ними в мастерских,
в лабораториях, иногда сиживал на скамейках под деревьями парка. Дни летели один за другим, Павел
Петрович их почти не замечал. Но вот когда наступал вечер, когда он возвращался
один с портретом Елены, тут каждый час казался вечностью. Вечерние часы его одиночества шли медленно,
тягуче, — им некуда было спешить этим вечерним часам. Со всех сторон подкрадывались воспоминания, а с
ними и тоска по ушедшему безвозвратно. Иной раз становилось просто страшно одному. Павел Петрович
радовался, когда Оля и Варя бывали дома. Но они дома бывали не часто. Оля пропадала с каким-то, как Павел
Петрович догадывался, новым своим поклонником. Варино время отнимали изотопы. А в эти дни, когда Варя с
Олей уехали в Новгород, стало совсем плохо. Пустой дом пугал и угнетал. На свете жили как бы два Павла
Петровича Колосова: один днем — живой, энергичный, деятельный, второй вечером — уходящий в
воспоминания, рассеянный и угнетенный.
Павел Петрович не спешил в эти дни домой. Он или сидел в институте — дело всегда находилось, — или
медленно шел пешком — чтобы подольше было. К вечеру третьего дня после отъезда Вари и Оли ему вдруг
позвонил Федор Иванович Макаров. Федор Иванович сказал, что он остался в городе один, потому что
Алевтина Иосифовна повезла сына в деревню к бабушке, а дочка уехала на студенческую практику в совхоз,
ведь Павел Петрович это знает: она учится в сельскохозяйственном институте, будет агрономом. Павел
Петрович сказал, что и он остался один, потому что Оля улетела с подругой в Новгород.
Решили провести вечер вместе и встретились в десятом часу на площади Павших борцов, где стоял
обелиск из черного мрамора и красного гранита. На обелиске были красивые стихи неизвестного поэта,
посвященные памяти тех, кто отдал жизнь за революцию, за советскую власть. Тут была могила и Артамона
Макарова, дяди Федора Ивановича, брата его отца, первого председателя ЧК в городе, которого выстрелом из-за
угла убили эсеры. Полковник Бородин рассказывает иногда историю о том, как он познакомился с дядей Федора
Ивановича.
Это было в двадцатом году, за несколько месяцев до смерти Артамона Васильевича. Бородину было тогда
двадцать два года, он был матросом и только что вернулся из похода на север против интервентов. Он был
опоясан пулеметным” лентами, на поясе справа и слева висело по гранате: справа — “бутылка”, слева —
“лимонка”; справа и слева за поясом торчало по нагану. Вид грозный. И в таком виде молодой Бородин явился в
только что оживавший городской театр. “Желаю, — заявил он, — представлять на сцене”. В театре испугались и
зачислили его в труппу. И какая бы пьеса ни шла, он требовал, чтобы его выпускали на сцену в натуральном его