Молодость с нами
Шрифт:
неурядиц он рухнет, как в послевоенные годы уже рухнули три директора.
— Они рухнули, Алексей Андреевич, поверь мне, совсем не потому, что им не помогали, а потому, что у
них не было своей программы. Вместо того чтобы наметить себе какой-нибудь свой собственный определенный
курс, они этак плыли по теченьицу, озираясь по сторонам и ожидая руководящих ветерков. А тут надо взять в
руки руль и шкоты и вести эту ладью твердо, не трясясь от страху, если по ее днищу царапнут
ударит в борт и так далее. Может он, этот товарищ, вести дело так или не может?
— Чего не знаю, того, Николай Николаевич, не знаю. У себя на заводе он с делом справлялся хорошо.
— Не будучи волшебником, могу, однако, сказать наверняка, что разговор идет о новом директоре.
И Малютин и Бакланов обернулись на голос произнесшего эти слова. К ним подходил Мелентьев,
секретарь институтского партийного бюро. У Мелентьева был высокий открытый лоб, узкое бледное лицо и
голубые глаза.
— А я как раз сегодня навестил старого директора, — продолжал он. — Расстроился, чудак-человек.
Лежит, за сердце держится. Врачи говорят, недели на две — на три залег. А в общем-то, если разобраться, ну
чем и в чем он виноват?
— В том, что громадные деньги, затрачиваемые государством на институт, шли — и идут — на ветер, —
раздельно произнося каждое слово, сказал Бакланов.
– Мы почти ничего не даем производству. Работаем сами на
себя. У нас страшнейший застой. А он с этим примирился. А вместе с ним и мы примирились. И вы в том числе,
товарищ Мелентьев.
— Совершенно точно, — вставил Малютин. — Вот уж никак нельзя сказать, что мы работаем по-
большевистски.
— Позвольте, товарищи, позвольте! — Мелентьев протестующе поднял руку. — У нас есть такая манера:
когда снимут руководителя, вешать на него всех собак. Я, например, был против того, чтобы снимать директора.
И сейчас, когда есть решение вышестоящих организаций, я им, конечно, подчиняюсь полностью, я дисциплину
знаю, но в душе… по совести если говорить: чем был плох наш директор?
— Пожалуйста, я отвечу, — сказал Бакланов. — Сверхмощные паровые турбины, реактивная авиация,
атомная техника — они требуют жаропрочных сплавов, жаропрочной стали. Над проблемами жаропрочности у
нас в институте работаю я один, если не считать двоих-троих лаборантов. Я в одиночку провожусь сто лет и все
равно ничего толком не сделаю. Я приходил к директору много раз, я писал ему докладные, заявления,
предупреждения, я требовал создать группу…
— Минутку, минутку! — перебил Мелентьев. — Требовали, настаивали, это нам всем известно. Но план,
Алексей Андреевич, отпущенные ассигнования — через них не перепрыгнешь.
— Вот я и говорю: у нас только бы план да баланс копейка в копейку, а если дело не движется — плевать!
— воскликнул Бакланов, подымаясь. — Вот за это и сняли вашего директора. С ним было спокойно. Тем,
которые любят спокойствие, для которых это спокойствие дороже всего. Но работать с ним было невозможно.
— Не знаю, не знаю, я срабатывался, — сказал Мелентьев. — Против планов вы напрасно ратуете,
Алексей Андреевич. У нас все советское хозяйство — плановое.
Бакланов махнул рукой, сказал, что он очень голоден, и ушел.
— Горяч товарищ, — заметил ему вслед Мелентьев. — Молодой коммунист, еще не понимает, что нельзя
все так прямо резать. Ведь коммунист, Николай Николаевич, он еще и дипломатом должен быть. Верно я
говорю?
— Не знаю, товарищ Мелентьев, не знаю, — ответил в раздумье Малютин. — Может, у вас какие-нибудь
новые установки появились. Но когда я с Владимиром Ильичем работал, великий вождь революции учил нас
прямоте, принципиальности, непримиримости к недостаткам. И даже вот такую, как вы ее называете,
горячность поддерживал. Равнодушия он не терпел, чиновничьего отношения к делу. Я, например, вполне
разделяю негодование Алексея Андреевича против равнодушного стиля руководства директора.
— Эх, не поняли вы меня с Баклановым, Николай Николаевич! — сокрушенно сказал Мелентьев. — Нет,
не поняли. А я что? Я разве за равнодушие? Вы, Николай Николаевич, член партбюро, — скажите, разве мы с
вами равнодушно решаем на партбюро вопросы?
— Во всяком случае не мы с вами, товарищ Мелентьев, поставили вопрос о неблагополучии в институте.
К великому сожалению, сделали это за нас вышестоящие организации. По этому и давайте судить, как мы
относимся к делу: равнодушно или неравнодушно.
— Вывод чисто формальный. — Мелентьев медленно раскурил папиросу и пошел из зала.
Пока Малютин, Бакланов и Мелентьев спорили в пустом зале заседаний, в институтском буфете тоже
шел разговор и тоже о новом директоре. За круглым столом тут была Серафима Антоновна Шувалова, одетая,
как всегда, тщательно и нарядно: в строгом платье из черного бархата с переливающейся блесткой на груди. Был
тут старший научный сотрудник Александр Львович Белогрудов, который любил употреблять в разговоре
непонятные слова, притчи и иносказания и подо все, что бы с ним ни происходило, непременно старался
подвести теоретическую базу. Он и его жена много лет жили на разных квартирах. Все знали, что происходит