Молодость с нами
Шрифт:
карьеристы, клеветники, интриганы. Он рассказывал о своих начинаниях в районе, о том, как эти начинания
встречались секретарем горкома Савватеевым в штыки. Потом Федор Иванович начал говорить о том, что
произошло в институте с Павлом Петровичем, который, кстати, присутствует в зале, он — делегат областной
конференции; о том, как Павла Петровича хотели во что бы то ни стало согнуть в дугу, как он держался, стоял и
выстоял. “Я горжусь тем, что это мой друг!” —
аплодировали. Потом, когда стали называть имена кандидатов для выборов в члены областного комитета и
делегатами на съезд, в том и в другом случае была названа фамилия Павла Петровича.
В областной комитет избрали и Федора Ивановича. На съезд от не попал. Двумя неделями ранее Федор
Иванович на городской конференции был избран в городской комитет партии. Пленум горкома избрал его
вторым секретарем. И вот Федор Иванович оставался в городе, чтобы на время съезда вести текущую
партийную работу. На съезд ехал первый секретарь. Это был уже не Савватеев. Савватеева на конференции
разоблачили как негодного и вредного в партийном аппарате работника, не понимающего ни жизни, ни людей,
ни требований партии, воображающего, что он всего может добиться окриком, приказом, административными
мерами, думающего, что ему все можно, все позволено, что он вне критики и вне требований устава.
И вот Федор Иванович жал руку Павлу Петровичу и завидовал. Завидовали, конечно, все. Все долго
давали какие-то напутствия, обнимали. Обняла Павла Петровича и Людмила Васильевна Румянцева. Румянцев
сказал ей, что это нехорошо, могут черт знает что подумать.
Одним из последних пожал руку Павлу Петровичу Ведерников. Он все еще не подал заявления в партию,
но разговор об этом у него с Павлом Петровичем недавно возобновился. Он сказал Павлу Петровичу: “Вы
поверили в меня, и я не имею права обмануть вас. Мне будет очень трудно менять самого себя, отказываться от
своего образа жизни и своих привычек, но вашу рекомендацию я не запачкаю. Нет, Павел Петрович, нет”.
Последней уткнулась лбом в грудь Павлу Петровичу Оля. Только месяц назад она вернулась из
Новгорода, куда снова ездила на раскопки. За все лето она прислала ему одно-единственное письмо, притом
очень деловое, вроде отчета о том, что сделано и что найдено. Оказалось, что экспедицией найдены еще
семьдесят три берестяные грамоты, что в грамотах множество интересного, что берестяные грамоты,
количество которых в новгородской земле исчисляется тысячами, дадут новые неоценимые сведения о быте
жителей Великого Новгорода: о ремесле и торговле,
событиях политической жизни. По письму чувствовалось, как увлечена Оля своим делом. Даже при прощании
на вокзале, и то она говорила что-то об этих грамотах. Но что именно — Павел Петрович не вслушивался.
Павел Петрович лежал и размышлял о всей своей жизни, которая привела его в этот вагон. Через что
только не пришлось пройти, чего только не было на пути — каких препятствий, каких ударов и потрясений,
каких тяжких утрат!
Да, он шел через все. Да, иной раз поступал, может быть, и грубовато и неуклюже. Но делал он это не из
личной корысти, а только для нее, для нее, для партии. Вот его снова обвиняют некоторые в том, что он
разогнал ведущие кадры института. Опять сплетничают. А по совести-то говоря, и еще немало лишних людей
осталось в институтских стенах. Ну, нет там Самаркиной, нет Мукосеева, нет Мелентьева, еще двоих-троих. Но
ничего не случилось с Харитоновым. Незаметненько отсиделся в щели товарищ. За лето построил дачку, развел
вокруг дачи малину, ловит раков на тухлое мясо. Никому он не сделал ничего плохого, а за то, что никому не
сделал и ничего хорошего, за это человека к ответу не потянешь. А Серафима Антоновна Шувалова? Ничто ее
так и не коснулось. Против нее не было ничего вещественного, не было даже свидетелей ее нечистых деяний, и
она продолжала пребывать во всем блеске своей славы крупной ученой.
Павел Петрович перебирал в памяти множество людей и. уже засыпая, увидел в вагонной тьме перед
собой Варю, ее большие серые глаза и вьющиеся белокурые волосы. Он не встречался с Варей много месяцев.
Тогда, весной, не зная, куда деваться со своим горем, он однажды позвонил на завод, в лабораторию, спросил
Варвару Игнатьевну Стрельцову. Ему ответили, что Стрельцовой нет в городе. Он навел более обстоятельные
справки. Оказалось, что ее вызвали в Академию наук, в Институт черной металлургии, и она там, под
руководством какой-то знаменитости, заканчивает свою работу, которой придают большое значение.
Она вернулась на завод только две недели назад. Но, занятый на областей конференции и сборами на
съезд, Павел Петрович не нашел времени с нею встретиться. Ему было только почему-то радостно, что она
снова в городе, что она не уехала навсегда. Он вспомнил то время, когда сидел возле ее постели, что-то
рассказывал ей. Он помнил все встречи с ней, разговоры, взгляды, помнил ее мягкие, теплые губы, — он