Молодость века
Шрифт:
Я же был в обращении прост, а поэтому непонятен для Матвея. Но все же как человек опытный он угадывал основные черты моего характера. Мне довелось услышать, как он говорил горничной:
— Ты смотри, того… убирай как следует! Он беспорядка не любит. Да и нрав у него крутой…
Итак, в этот вечер, усевшись за стол, я смотрел, как Матвей Прокофьевич принес на великолепной саксонской тарелке довольно жидкую гречневую кашу, политую подсолнечным маслом, и, пожав плечами, выбрал и положил рядом с тарелкой серебряную ложку. Потом подвинул хлебницу с куском черного хлеба и снова пожал плечами.
Меня это стало раздражать.
— Вы чем-то недовольны, Матвей Прокофьевич?
— Да как сказать-с! Нам все равно. Только напротив живет интендант,
— Что вы этим хотите сказать?
Матвей Прокофьевич собрался что-то ответить, но в это время раздался шум, и в дверях появился человек в черной кожаной фуражке с красной звездой и в кожаном костюме с маузером через плечо. Приложив руку к фуражке, он сказал:
— Вас требует командующий к себе!
— Мандат!
Он вынул из кармана удостоверение, из которого явствовало, что предъявитель его является комендантом поезда командующего Украинским фронтом.
Я удивился. Я тогда еще не имел непосредственных сношений с командующим и, по правде говоря, не любил председателя Совнаркома Украины Х. Г. Раковского, хотя он в то время пользовался огромным авторитетом. Раковский, врач по образованию, учившийся и воспитывавшийся во Франции, несмотря на свое буржуазное происхождение, был видным социал-демократическим деятелем международного значения. Освобожденный после Февральской революции из Ясской тюрьмы, он знал Румынию гораздо лучше, чем Украину. Он тогда еще плохо говорил по-русски. Жена его говорила только по-французски.
В те голодные времена, когда наркомы жили в обыкновенных номерах рядовых гостиниц и питались в обыкновенных столовых, Раковский жил в отдельном особняке, пил то же самое красное вино, которое пил всегда, и курил те же самые сигары, к которым издавна привык.
Вместо «незаможних», то есть беднейших крестьян, он говорил «незамужних»; целого ряда слов не понимал вообще. Приходилось во время беседы разъяснять их значение. Несмотря на большую культуру, он не обладал подпольным и военным опытом старых большевиков, и его вмешательство в некоторые дела обошлось довольно дорого. Кроме того, у меня создалось впечатление, что тогда, в 1919 году, он не понимал основного: при создавшейся обстановке положение Украины зависело полностью от других фронтов. Достаточно было Деникину, Юденичу, Колчаку или Пилсудскому добиться значительных успехов на своих фронтах — и неустойчивый Украинский фронт мог рухнуть. Ленин со свойственным ему гениальным пониманием людей чувствовал слабые стороны личности Раковского. Недаром в телеграмме от 5 мая 1919 года он писал:
«…правы те, кто обвиняет вас в самостийности и в устремлении на Румынию…»
Николая Ильича Подвойского я встречал раньше в Москве. Владимира Александровича Антонова-Овсеенко видел всего один раз.
Внизу стояла машина, и минут через пятнадцать я был в вагоне Антонова. Подвойский и Антонов были люди совершенно различного характера. Первый был приятный, спокойный, методический в работе человек. Несмотря на то, что он не был до революции военным, во всей его деятельности чувствовалась система. Антонов, человек большого темперамента, бесстрашный и хладнокровный в минуты опасности, мог принимать мгновенные и самые неожиданные решения. Внешность его — длинные волосы, очки, весь облик — как-то не вязалась с представлением о командующем фронтом, то есть о профессиональном военном. А между тем Антонов-Овсеенко происходил из военной семьи, учился в Воронежском корпусе и после окончания юнкерского училища в Петербурге в 1904 году был выпущен офицером в 40-й пехотный Колыванский полк. Состоя с 1902 года в РСДРП, он неоднократно арестовывался, был приговорен к смертной казни, с заменой ее каторгой, откуда несколько раз бежал самым романтическим образом — с перестрелками, взрывами стен и т. д.
В салон-вагоне командующего
Когда я доложил о прибытии и мне предложили сесть, Подвойский ходил по вагону, иногда останавливаясь у стола, на котором лежали карты. Антонов-Овсеенко с любопытством меня разглядывал, не начиная разговора.
Я уже привык к этому любопытству, потому что выглядел тогда до неприличия юным.
Наконец Антонов постучал пальцами по столу и сказал:
— Дайте оценку Махно.
— В отрядах Махно при наступлении на Екатеринослав в конце тысяча девятьсот восемнадцатого года было около пятисот сабель и двести штыков. Сейчас он имеет, вероятно, около трех тысяч бойцов. Под влиянием разложения петлюровских частей и активности деникинцев крестьяне бегут к Махно. Это — кулаки и середняки, но есть и бедняки. Одни боятся генералов и помещиков, другие «коммуны». Отряды Махно привыкли жить грабежами. Половина добычи, наиболее ценная, идет Махно и его отрядам, другая — громоздкие грузы — раздается крестьянам. Кроме этого, Махно, грабя поездные составы и склады в уездных центрах, добывает соль, мануфактуру, спички, керосин и снабжает этими необходимыми предметами крестьян. В обмен они кормят его армию, и именно поэтому лозунг «За свободные Советы» их вполне устраивает…
— Можно ли из отрядов Махно создать регулярные воинские части?
— Едва ли, поскольку махновцы связаны с определенным районом. Это — Екатеринославская губерния с махновской столицей Гуляй-Поле, части Новомосковского и Павлоградского уездов…
— Надо влить махновцев в Красную Армию…
— Это будет сомнительное пополнение. Их внешняя организация — сколок с Красной Армии: в полку три батальона, в бригаде — три полка, в дивизии — три бригады, штабы, даже «Реввоенсовет»… и все-таки это не армия…
— Почему?
— Крестьянские отряды Махно из всей военной техники признают только винтовки и пулемет, да и то в видоизмененной форме. Винтовку они превратили в обрез, пулеметы поставили на тачанки, пехоту посадили на телеги. Аппарата нормального снабжения и связи у них нет. Складов, кроме зарытого в земле или спрятанного в деревнях оружия, тоже нет. И санитарной службы нет. Тыловые службы отсутствуют, потому что нет тыла. Опыт декабрьских боев в Екатеринославе показал, что махновские отряды могут действовать только в поле. Вести бои за овладение укрепленными узлами и городами они не в состоянии. Их командиры обладают боевым навыком, но не имеют военных знаний.
— У них есть в комсоставе бывшие офицеры?
— Есть, но мало, — Марченко, Петренко, Чернов… Есть деклассированные рабочие. Но больше всего крестьян — бывших унтер-офицеров и фельдфебелей. Комсостав пьянствует, грабит и насилует, Махно пытается бороться с этими явлениями. Однако и сам Махно пьянствует и устраивает оргии вместе со своим штабом…
— Странно, он ведь, кажется, учитель и идейный анархист…
— Это — легенда! Махно никогда не был учителем. Он — сын крестьянина, потом был маляром на металлургическом заводе. После убийства пристава Корачевского попал в тюрьму и стал учеником сидевшего вместе с ним в Бутырках анархиста Аршинова. Тогда и сам сделался анархистом. Кстати, Аршинов сейчас руководит у него «культпросветработой».
— Кто еще из анархистов у Махно? Назовите-ка наиболее активных людей из его штаба…
— Махно и его отряды не имеют сейчас соприкосновения с нашими частями. Они находятся в кольце между петлюровскими и деникинскими войсками. Поэтому точных сведений нет…
— Никаких сведений нет?
— Сведения поступают отовсюду, следовательно, и из этого района. Вопрос в том, насколько они достоверны. По нашим данным, туда выехал анархист Волин на должность так называемого «председателя Реввоенсовета повстанческо-революционной армии». Прибыла туда Маруся Никифорова; у нее — ярко антисоветская окраска. К Махно присоединились Черняк с боевой группой, Венгеров, Карпенко. Но не они определяют действия махновского штаба. В штабе работают Белаш, Каретников, Попов, Марченко…