Молодость века
Шрифт:
Впоследствии А. Н. Толстой в романе «Ибикус» описал трагическую гибель этого удивительного большевика, одного из многих замечательных героев первых лет революции.
В тот апрельский день, когда Делафар читал мне стихи, и он и я, как и многие молодые люди нашего поколения, полагали, что мировая революция — дело совсем близкое и сравнительно несложное. Такое представление отражалось и в его стихах, где описывалось падение старого мира и будущее царство труда. В какой-то особенно патетический момент, когда Делафар, ударяя кулаком по столу, читал описание последнего решительного боя, в комнату вошел высокий худощавый
— Ну как? — И, не ожидая ответа, прибавил: — Познакомьтесь, товарищи…
Человек в шинели приподнялся.
— Дзержинский.
Теперь с этим именем связана целая история героической жизни; оно неотъемлемо от истории нашей партии, нашего государства. Но тогда, в первые месяцы после Октябрьского переворота, я знал лишь о том, что это был один из членов Военно-революционного комитета, сидевший до февраля 1917 года в Бутырской тюрьме, известный в Польше и Литве социал-демократ.
— Ну как? — снова спросил Делафар.
Я замялся. Стихи по форме были Неплохие, Но содержание их было наивно-утопическое.
Дзержинский посмотрел на меня, на Делафара и сказал со своей удивительно мягкой и застенчивой улыбкой:
— Революционер должен мечтать, но — конкретно, о вещах, которые из мечты превращаются в действительность. Все мы мечтали, что пролетариат захватит власть, эта мечта осуществилась. И все мы мечтаем о том, что, победив своих классовых врагов, мы создадим могучее социалистическое государство, которое откроет человечеству путь к коммунизму. Вот над осуществлением этой грандиозной задачи придется работать и нам и, вероятно, нашим детям. А стихи… По-моему, не плохие.
Делафар молча посмотрел на Дзержинского, на меня, покраснел, поставил алюминиевые кружки обратно на стол, достал еще одну, взял чайник и пошел за кипятком.
Дзержинский посмотрел ему вслед.
— Не обиделся? Ведь он в стихах выразил то, во что он верит, чем заполнена его душа…
Когда Делафар вернулся, разговор перешел на общие темы. Я сказал, что часть интеллигенции, честно желающей служить Советской власти, смущена все возрастающим бандитизмом в Москве, беспорядком в учреждениях, исчезновением продуктов и тем, что спекулянты продают их не на деньги, которые катастрофически теряют свою ценность, а в обмен на ценные вещи.
Дзержинский усмехнулся и посмотрел на меня.
— Удивляюсь вашей наивности. Идет классовая борьба не на жизнь, а на смерть. Буржуазия применяет самые подлые методы по отношению к рабочему классу и его правительству. Саботаж, уничтожение и утаивание продуктов, печатание фальшивых денег, организация бандитизма — вот с чем мы сталкиваемся. Помимо заговоров и шпионажа. По Москве бродят шайки анархистов, грабят, захватывают особняки, убивают. Кто они? Идейных анархистов там ничтожное количество. Основное — это уголовники и офицеры, которые ими руководят! Например, в Петрограде бандитами руководил князь Эболи. Но мы справимся
Он поправил спадавшую с плеч шинель, сделал глоток из кружки и встал.
— Мне пора идти…
И уже в дверях, как бы на прощание, сказал последнюю фразу:
— Все честное, что есть в стране, перейдет к нам. Остальное — я говорю о наших врагах — или будет уничтожено, или рассеется, сойдет с исторической сцены.
И вдруг, глядя на меня, Дзержинский улыбнулся. Его глаза как будто засветились, и худощавое, суровое лицо аскета стало необыкновенно добрым.
— Ничего, вы еще увидите, как расцветет наше социалистическое государство. А то, что происходит сейчас, — это неизбежные этапы борьбы рабочего класса за свое будущее.
Он ушел, и мы несколько минут просидели молча. Когда я собрался уходить, Делафар тоже поднялся.
— Я провожу вас немного, — сказал он.
Делафар взял лежавшую на подоконнике кобуру с револьвером и надел ее на ремень под кожаной курткой, снял фуражку с вешалки, и мы вышли на улицу.
Было уже темно. Стоял холодный, ясный апрельский вечер. По пустынным неубранным улицам ветер гнал мусор и обрывки бумаги. В переулке, выходящем со стороны Димитровки в Каретный ряд, хлопнул выстрел, потом другой, послышались крики: «Стой!» — и топот бегущих людей. Потом все стихло. Мы продолжали идти. Полная луна освещала голые деревья Страстного бульвара, пустые аллеи и занятые влюбленными скамейки.
Делафар оглянулся, вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, в котором чувствовался весенний запах оттаявшей земли, и сказал:
— Хорошо! Надо пережить этот год, а там наступит революция в Европе, образуется союз социалистических стран и исчезнут все наши трудности…
Если бы оба мы могли знать, что через год он будет отправлен на подпольную работу и погибнет, что немного позже и я переживу тяжелые испытания в подполье и что через два года мне придется встретиться с Ф. Э. Дзержинским, в совершенно других условиях.
1918-й ГОД
1918 год был, пожалуй, самым трудным в истории Советского государства. На юге, за Курском, начиналась гетманская Украина, оккупированная германской империей. Немецкие войска занимали Прибалтику, Белоруссию, Финляндию, захватили Донецкий бассейн и Закавказье, турецкие — Баку, основной источник снабжения нефтью. Союзники высадились в Мурманске и Архангельске. Чехословацкий корпус, командование которого было подкуплено Антантой, восстал, и обширная территория за Волгой управлялась контрреволюционными «правительствами». Владивосток захватили японцы, и вслед за ними начали высаживаться и продвигаться в Сибирь англо-американские войска. На Дону образовалось пронемецкое «правительство всевеликого войска Донского» во главе с атаманом Красновым, который рвался к Царицыну. Ростов был занят немцами.
Фактически Советская Россия превратилась в осажденную крепость, лишенную хлеба, угля и нефти.
Крестьянин середняк колебался. Он получил землю и свободу, но не понимал еще, что падение Советской власти приведет к потере и того, и другого. К тому же снабжение деревни необходимыми предметами прекратилось.
В городах мелкобуржуазные элементы испытывали такие же настроения. Часть из них, пользуясь экономической разрухой, обогащалась, создавая огромную армию спекулянтов и мешочников.