Молодость
Шрифт:
Со двора спирто-водочного завода мятежники выкатывали бочки, вышибали прикладами донья и, припадая, пили обжигающую девяностоградусную отраву. Пьяные лезли в цементированные подвалы, стреляли в бочонки, падали и захлебывались в лужах спирта.
Где-то в темноте Клепиков различил истошный голос Бешенцева:
— Я, братцы, не пьяный! Не глядите, что меня двое под руки ведут, третий ноги переставляет… Пьяный тот, который в грязи валяется, а свинья ему морду лижет… Разойдись, застрелю!..
Клепиков и Аринка
— Смотри, — указала Аринка, сворачивая на Казанскую улицу.
В церковной ограде забаррикадировалась горсточка красноармейцев. Патроны кончились., Бойцы отражали натиск унтеров штыками.
Клепиков, натянув поводья, наблюдал, как унтера через решетку ограды в упор расстреливали защитников города. Он улыбнулся Аринке:
— Я говорил… Повстанцы, продержавшиеся сутки, имеют все шансы на успех. В Москве нас разбили слишком рано… Я знаю природу человека. Ему, стервецу, нужно двадцать четыре часа на размышление. Потом он попрет!
И Клепиков представил себе, как завтра затрещат телефонные аппараты, зашуршат газеты…
«Слыхали? — заговорят в Москве, в Питере, по всей России, — Клепиков восстал!»
Аринка рассеянно смотрела на него. Живя с ним, она и не пыталась понять его., Слишком глубоко ошиблась она, когда полагала, что уход к мятежникам вырвет из ее сердца Степана. Напротив, еще больше теперь думалось о нем… Но думы были полны ненависти и, жажды мести.
Часто пробиралась дочь Бритяка в расположение красных, добывая, важные сведения. Проводила тайными лазейками отборных головорезов в тыл заставам и пулеметным гнездам. Это она решила участь переправы через Сосну, и, помогла овладеть баррикадами у вокзала. Однако взор ее был ненасытен, как у степной волчицы… Аринка повсюду, искала Степана!
— Не попадались, Ефим, жердевскиё? — спросила она, встретив в темноте брата.
— У склада, наверное… Склад ещё держится да застава на мосту через Низовку.
Ефим скривился, растерзанный, злой. Он завидовал удачам Клепикова.
Клепиков пришпорил коня, торопясь проехать площадь, за которой гремели выстрелы.
По площади сновали толпы мятежников. На фонарях качались повешенные. С криками и бранью тащили чей-то изуродованный труп. Аринка поскакала узнать.
— Сафонова поймали, — сообщила дочь Бритяка, вернувшись.
— Сафонова? — переспросил Клепиков, и в голосе его заклокотало сдерживаемое злорадство. — Хорошенькая дичь! Уже кончили?
— Волокут и рубят сечками, будто капусту. На Сергиевскую гору, сказывают, опять ворвался со своими чекистами! Да силенок не хватило. Сафонов-то вовсе хромой был, ранило его…
Клепиков снял картуз
Остатки гарнизона, под руководством Октябрева и Долгих, пробивались по Акатовской улице к вокзалу. У них еще действовало два пулемета. Когда один стрелял, бойцы перетаскивали другой на несколько шагов вперед и открывали огонь, подтягивая отставших.
— Товарищи, не падайте духом! — ободрял красноармейцев Октябрев. — К нам идет помощь из Орла Известно, что посланы войска из Курска и Воронежа! Мы отомстим за смерть наших героев… За всех отомстим!
Октябрев все время находился в центре боя, показывая пример выдержки и упорства. Автоматический пистолет его то и дело валил на землю темные фигуры врагов.
Словно капитан корабля, терпящего бедствие, Октябрев ушел из исполкома последним и, отстреливаясь, был ранен в голову и руку. Но боль от собственных ран казалась ему ничтожной по сравнению с гибельной судьбой гарнизона. Он старался вывести из-под удара уцелевших людей, помочь им соединиться с подкреплением и общими силами обрушиться на мятежные банды.
«Вырваться из окружения! Вырваться во что бы то ни стало!» — говорил он себе, точно боясь упасть раньше времени.
Клепиков послал Аринку к вокзалу, приказывая засевшему там Гагарину решительным ударом смять остатки гарнизона. Соскочив с коня, он выхватил у кого-то винтовку и начал стрелять по пулемету, выделявшемуся в темноте частыми вспышками.
Мятежники, наступая, палили с крыш и чердаков, из окон и подворотен… Защитники города заносили раненых товарищей в дома с просьбой дать приют и помощь. Им подолгу не открывали дверей, отмалчивались; заводили бесконечные разговоры через замочную скважину…
— Сдавайтесь! — кричал Клепиков, посылая из-за угла пулю за пулей.
— Эй! Шлите парламентера! — подхватили унтера и вдруг подняли для смеха белый флаг.
Стрельба прекратилась.
Красные, достигнув кладбищенской стены, окапывались.
— Не ходи, Долгих, это провокация, — сказал раздельно Октябрев.
Долгих что-то настойчиво доказывал.
— Ну, давай оружие… Прощай, — снова услышал Клепиков голос Октябрева.
Через минуту громкая речь Долгих уже разносилась по всей Сенной.
— Товарищи, вас сделали убийцами… Мироеды обманули тысячи крестьян…
Мятежники не спеша подходили к опрокинутому газетному киоску, который недавно служил средством защиты от пуль, а сейчас пригодился в качестве трибуны этому необычайному оратору.
Коренастая фигура Долгих, с забинтованной головой, в белой форменке, придававшей ему суровую красоту моряка, отчетливо выделялась над толпой.
«Надо задержать врага, выиграть время, — твердил ему внутренний голос. — Иначе погибнут твои боевые друзья, притиснутые к ограде…»