Молодость
Шрифт:
«Это он про восстание, — догадался Ефим, — правду говорят: мужик задним умом крепок… Спохватился!»
И в ту ничтожную долю секунды, пока не померк еще свет его мысли, он снова видел схватку с окруженным в лесу отрядом Быстрова, атаку городских баррикад, Сенную площадь, запруженную толпами мятежников, битву возле вклада и ее… выросшую перед ним, как неминуемое возмездие…
— Настя… — шептал Ефим и проваливался в темноту…
Иногда он поворачивал голову и смотрел назад остекленевшими от боли и ужаса глазами. Ему чудился топот
Телега подпрыгивала, кособочилась и скрипела, преодолевая бугорки и канавки. Бинты на груди Ефима, наложенные кое-как из разорванной рубахи, ослабли. Гимнастерка промокла от крови, прилипла к телу.
— Отсюда и началось… с Жердевки! — опять заговорил возница. — Самая закваска у них тут была… Самая, то есть, контра! А теперь Ефимку-то Бритяка ищут по всему уезду… Да нешто он, собачий сын, покажется тебе на дороге!
Ефим приподнялся. В голове неожиданно стало ясно, шум в висках утих. Он увидел знакомые валы, обсаженные ракитником, кирпичную колокольню и схватился за вожжи… Неужели это он сам, в полубреду, велел ехать сюда? Он хорошо понимал, что в Жердевке ожидала его верная смерть. Можно бежать куда угодно, только не в Жердевку!
— Ну, чаво? — недовольно спросил возница, прервав свои нескончаемые рассуждения. — Довезу, лежи знай!
— Стой… не надо. — Ефим начал слезать с повозки, ловя носком сапога землю.
Возница безучастно глядел на серое, покрытое липкой испариной лицо раненого, на его тщетные усилия найти точку опоры и молчал.
«Ишь, дотошный какой, ухватистый, — думал с неприязнью, — ежели смерть за правду примал, так и лежи; не хорохорься! Ишь, затыркался посреди дороги!»
Закусив до крови губу, Ефим коснулся, наконец, подошвами твердого грунта. Сделал шаг и, продолжая держаться за грядку телеги, криво усмехнулся:
— Довез… спасибо…
Он пошел неверными шагами, горбясь и пошатываясь, загребая носками сапог дорожную пыль. Возница, качая головой, развернулся и погнал лошадь обратно с таким ожесточением, словно она была виновницей этого несуразного происшествия.
Приближаясь к Жердевке, Ефим свернул с дороги и остановился передохнуть в дубовом перелеске — жалком последыше дремучего бора, которым в старину славился тянувшийся на десятки верст Феколкин овраг. Мысли путались в голове, по телу разливалась, парализуя все, как сонная одурь, слабость.
«Только бы не упасть…» — Ефим поднял валявшуюся в траве палку, оперся на нее и пошел дальше. Зачем он шел в Жердевку на бесславную гибель? Это перестало его занимать. Главное было в том, чтобы держаться на ногах. Миновал высокую полынь, разросшуюся у межи, и направился по зеленой лужайке к сараю.
«Постой-ка… чей сарай? — пытался вспомнить Ефим. — Это не наш… Кажется, Романа Сидорова… или дяди Васи…»
Всего несколько шагов отделяло его теперь от сарая. Но именно их-то невозможно было одолеть. Стиснув зубы, Ефим судорожно оперся на палку и, чувствуя,
Из сарая пахнуло свежим сеном и прохладой. Ефим прислонился к дверному косяку, закрыл глаза и медленно сполз на землю…
Глава третья
Спускаясь с косогора и надевая на ходу фуражку, Степан прислушался. В лесу раскатисто загремела близкая винтовочная пальба.
— Братка, — крикнул Николка от машины, — должно, Филю Мясоедова нагнали. По слухам, он сюда подался!
Найденов взялся за руль.
— Не проехать ли другой дорогой, Степан Тимофеевич? Подстрелят бандюки!
— Давай прямо, — сказал Степан.
Он сел в кузов к Николке, отстранил его плечом на место второго номера и приготовил пулемет для стрельбы с рассеиванием. Ему не терпелось увидеть врага… Быть может, настал час выполнить клятву, данную на могиле замученного военкома. Грохот пальбы надвигался, будоража лесную чащу. Воздух тоненько попискивал над головой, в машину падали то сучок с дерева, то сбитый лист…
Неожиданно впереди открылась лужайка, окаймленная кустами боярышника, из-за которого выглядывало низенькое строеньице лесника. Найденов торопливо закрутил «баранку», подруливая к толстым дубам.
— Ты чего? — нахмурился Степан.
— А вон они… — и шофер едва успел спрыгнуть на землю, как пуля разбила перед ним стекло.
Стреляли из окна сторожки. Степан сразу оценил меткий глаз и опытность стрелка. Вторая пуля звякнула в щиток пулемета. Степан приник к шершавым рукояткам затыльника и нажал спуск. Пулемет судорожно забился, хлестнул горячей струей свинца. Посыпались стекла из распахнутых оконных створок. Оттуда больше не отвечали.
— Удирают! — Николка указал рукой в сторону, где над боярышником со свистом взвилась плеть и конский гопот дробился удаляясь…
Лицо Степана перекосилось, правый глаз поймал на мушку метнувшегося к густому ольхачу всадника.
— Ничего… догоним!
Короткой очередью рвануло листву… Что-то с маху рухнуло на землю, ломая сучья… Донеслись перехваченные животным страхом голоса:
— Эй… Микитка! Коня барину…
— А я куда ж?
— Слазь, поганец… убью!
По урочищу катилось еще запоздалое эхо пальбы, но лужайку наполнили другие звуки. Отряд красноармейцев проскакал вслед за мятежниками, пришпоривая взмыленных коней и вырывая из ножен сверкающие, как родниковые брызги, клинки.
— Рубай, хлопцы, до самого пупа! — гаркнул усатый кавалерист и, узнав Степана, круто осадил серого храпящего жеребца. — Добре, товарищ председатель, покропил ты хижину! Сильно огрызались, бисовы души!
— Слушай, Безбородко, что у них там за барин? — спросил Степан командира кавэскадрона.
— Га! То не барин, а сущая сатана! Ловко стреляет — четверых хлопцев моих уложил. Ну, бувай здоров, дальше твоей карете нема ходу!
И, подняв жеребца в галоп, удалой Безбородко исчез среди деревьев.