Молодые дикари
Шрифт:
– Но в этом деле есть только одна справедливость, и это очевидно каждому. Они хладнокровно убили слепого парня. Народ требует возмездия.
– Вы говорите за народ или за себя?
– Я говорю и за народ, и за себя.
– Из вас получился бы хороший главарь линчующей толпы, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – Я все еще не пойму, зачем вы сюда пришли?
– Узнать, как вы относитесь к этому делу.
– Это не первое дело об убийстве, которое мне когда-либо приходилось вести. Я отношусь к нему так же, как я относился ко всякому другому делу. Я намерен выполнять свои обязанности как можно лучше.
– И в эти обязанности входит отправка убийц на электрический
– В эти обязанности входит преследование судебным порядком виновных в предумышленном убийстве. Я не выношу приговора. Если присяжные признают ребят виновными, судья Самалсон вынесет приговор.
– В деле о предумышленном убийстве смертный приговор является обязательной мерой, и вы знаете об этом.
– Верно.
– Таким образом, если вам удастся доказать, что это было предумышленное убийство, вы сумеете послать этих ребят на электрический стул.
– Присяжные заседатели могут просить и добиться смягчения приговора, и в этом случае смертный приговор может быть заменен пожизненным заключением. Такие случаи бывали и раньше.
– Это вы и попытаетесь сделать? Пожизненное заключение?
– Этот вопрос исключается! – рявкнул Холмз. – Не отвечай на него, Хэнк!
– Позвольте разъяснить вам, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – В этом деле я буду добиваться обвинительного приговора. Я представлю присяжным заседателям и суду факты так, как я их понимаю. Присяжные заседатели решат, являются ли эти факты достаточными для того, чтобы вне всякого сомнения прийти к заключению, что было совершено предумышленное убийство. Моя работа заключается не в том, чтобы искать мщения или возмездия. Моя работа заключается в том, чтобы показать: было совершено преступление против народа округа, и подсудимые, которых я преследую судебным порядком, виновны в этом преступлении.
– Другими словами, вам безразлично, умрут они или нет?
– Я буду поддерживать обвинение…
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Он не заслуживает ответа.
– В чем дело, Белл? Вы боитесь смертной казни?
– С тех пор, как я стал прокурором, я послал на электрический стул семь человек, – ответил Хэнк.
– Вы когда-нибудь посылали на электрический стул ребят?
– Нет, мне никогда не приходилось вести дело об убийстве, в которое были бы вовлечены ребята такого возраста.
– Понимаю, – Бартон помолчал. – Когда-нибудь слышали о девушке по имени Мэри О'Брайан, мистер Белл?
Секунду Хэнк был в нерешительности. Холмз поймал его взгляд.
– Да, – ответил он.
– Я разговаривал с ней вчера. Из этого разговора я понял, что вы флиртовали, когда оба были подростками.
– Я думаю, что вам лучше уйти, мистер Бартон.
– Не является ли Мэри О'Брайан – в настоящее время Мэри Ди Пэйс – причиной вашего нежелания…
– Убирайтесь вон, Бартон!
– …вести дело так, как того хочет народ?
– Вы хотите, чтобы я вышвырнул вас отсюда, Бартон?
– Для этого потребовался бы человек посильнее, чем вы, – ответил Бартон и усмехнулся. – Но я все равно ухожу. Не пропустите завтрашнюю газету. От нее у вас волосы встанут дыбом.
– Сукин сын, – сказал ему вслед Холмз.
В этот день после полудня, Хэнк пошел к Мэри. Он позвонил ей из кабинета, чтобы предупредить о своем приходе, и она ответила, что после трех будет его ждать.
На улице безумно жарко. «В мире нет места более жаркого, чем Гарлем, – подумал он. – Назовите такое место, и все равно Гарлем будет жарче, потому что Гарлем – это огромный бетонный гроб, и ничто не шевелится в этом гробу, в нем нет
В июле…
Он вспомнил празднование Дня независимости в Гарлеме 4 июля, когда ему было восемь лет. Тогда еще не существовало закона, запрещавшего фейерверки. Они с матерью сидели у окна в квартире на шестом этаже и глядели на улицу, слушая, как взрывались пороховые хлопушки и шашки, наблюдая за возбуждением, царившим внизу на улице. В гостиной его отец слушал по радио транслируемую со стадиона «Янкиз» игру в бейсбол.
В шесть часов мать Хэнка обнаружила, что у них нет хлеба. Отец, поглощенный нависшей угрозой проигрыша команды «Уайт Сокс», не мог оторваться от радио.
– Сходи вниз, Генри, – сказала мать. – Я послежу за тобой из окна.
Он взял деньги на хлеб и сбежал по лестнице. Бакалейный магазин (единственный на этой улице, который все еще был открыт) находился через три двери от их подъезда. Шум и возбуждение на улице ошеломили его. С широко открытыми глазами он подошел к бакалейному магазину, купил хлеб и стал возвращаться домой, когда ребята постарше окружили его.
Вначале он подумал, что это игра, но, увидев в их руках горящие куски веревок, сразу понял: это не игра, зажженными веревками они поджигают запалы хлопушек. И вдруг у него под ногами и над головой раздались взрывы. Он хотел убежать от них и избавиться от сотрясавшего его всепоглощающего страха, но ребята не выпускали из кольца, не давали ему вырваться из круга красных и желтых взрывов, не давали убежать от страха и огня. Он пытался кричать, но голос его тонул в ужасном грохоте взрывов и в запахе пороха. Высоко над ним слышался вопль матери: «Генри! ОСТАВЬТЕ ЕГО! Генри!», а он в диком ужасе пронзительно визжал, в то время как вокруг него рвались пороховые хлопушки.
Его отец вылетел из дома, как сумасшедший, и с такой силой ударил первого попавшегося на его пути мальчишку, что тот растянулся на мостовой. Он схватил сына и взбежал с ним по лестнице, а Хэнк так вцепился в буханку хлеба, что превратил ее в бесформенную массу. Дома его мать негодовала: «Я не должна была его посылать. Надо было тебе слушать этот проклятый бейсбол! Я знала, что ему не надо было выходить сегодня на улицу. Я знала это! Я не должна была посылать его».
Отец ответил: «С ним все в порядке, с ним все в порядке. Они ничего ему не сделали».
И, может быть, они действительно ничего не сделали. Но с этого дня он начал заикаться и заикался до тех пор, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Когда он стал юношей, заикание стало реже, но возвращалось всякий раз, как только что-нибудь расстраивало его, и тогда он снова вспоминал четвертое июля в Гарлеме с фейерверками, рвущимися вокруг него, с дьявольским адом у своих ног, над своей головой, вокруг себя.
Он поднялся по лестнице дома, где жила Мэри Ди Пэйс. Ее квартира находилась на четвертом этаже. Пружина для замка на ящике для бутылок с молоком была сбита, и замок свободно висел на дверце. Его первой мыслью, было, что в Гарлеме ВСЕ ЕЩЕ продолжают воровать молоко. Он мрачно усмехнулся. Люди могли изобрести искусственные спутники, чтобы запустить их в космос, могли послать ракеты на Луну, могли создать межконтинентальные баллистические снаряды, способные уничтожить города, а здесь, в Гарлеме, если вы не установите проволочный предохранительный крюк на дверцу ящика для молочных бутылок, с помощью которого его можно запирать изнутри вашей квартиры, молоко все равно украдут. Вздохнув, он постучал в дверь.