Молох
Шрифт:
— Ничего страшного. Прежде, чем я уйду, скажи, почему именно Робби?
«НЕВЕРНЫЙ ЗАПРОС».
— Говорю, почему тебя назвали Робби?
«РОБОТ-ОХРАННИК БОЕВОЙ БЫСТРЫЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ».
— Чтоб у меня дозиметр сломался!
«ДОЗИМЕТР — ПОЛЕЗНАЯ ВЕЩЬ, ОН…»
— Да нет же, это идиома. Таким образом я выказываю удивление.
«УДИВЛЕНИЕ». На секунду мне показалось, что полицейский задумался. Я же в то время стал собирать вещи. Пятнадцать минут прошли.
— До встречи, Робби.
«УДАЧНОЙ ДОРОГИ, КОПАТЕЛЬ». Робот заскрежетал, удаляясь к пересадке вглубь станции. Я ещё с минуту стоял, глядя вслед искусственному интеллекту, в надежде, что тот вернётся. Копатель. Странное обращение. Может, как-то связано со словом «диггер»?
Я шёл к тоннелю, вооружившись как всегда фонариком и ножом. Внезапно для себя я вспомнил, как Глыба окрестил местность: «Бесплодные земли». Но я понимал, что впереди меня ждёт нечто иное, нежели заброшенная станция со вселенски одиноким роботом в придачу. Если Карпов в самом деле хотел меня убить, то логичнее всего было бы вернуться и свернуть ему шею. Но я нутром чуял, что приморские тут не причём, хотя полагать такого у меня не было никаких оснований. Да и возвращение через бордюрщиков вызвало бы подозрения. Так же не вариант идти через город. Вероятно, на Владимирской площади до сих пор стоял повышенный радиационный фон, а у меня даже намордника не было.
Слева блеснуло пятно крови, мерно стекавшее на пол. Когда часы показывали 8:58, меня опутала тьма тоннеля.
Около ста метров оставалось до Пушкинской, когда я наткнулся на разорванное тело жмурика. Руки и ноги валялись рядом с телом как тряпичные куклы. «Вот и второй», — подумалось мне. Не успел я сделать шаг, как отточенный слух уловил топот. С каждым мгновением звук усиливался. И чтоб мне сдохнуть, если то был не топот копыт! Что-то привлекло свет. Я выключил фонарик. Но было поздно. На меня с бешеной скоростью мчался Он. Подобие поезда, готового раздавить всмятку. Я оглянулся. Ответвлений не было, назад бежать — самоубийство. И никого, кто бы помог.
Оно было ближе и ближе, сокращая один метр за другим. Я чуял Его жар, услышал Его сумасшедший рёв. Отчётливо, словно кричали прямо под ухом. Рельсы задрожали под ногами. Сама ржавчина сотрясалась под копытами монстра. Минотавр был в десяти метрах от меня. И тогда я увидел Его пламенные глаза, в миг заполонившие собой весь мир. Мира, которого за секунду до смерти оказалось так мало для меня.
Глава 5. ВИЗИТ К МИНОТАВРУ
— Налетай, торопись, покупай живопись! — стоя за прилавком с безделушками, орал весельчак на всю станцию.
— Как они меня достали — сплюнул себе под ноги мужик в армейском обмундировании. За спиной рюкзак с торчащим хоботом противогаза и пистолетом-пулемётом УЗИ. — И где этот ВладимЕр?!
— Попрошу не ругаться, уважаемый. Меня зовут Владлен. Я же не называю тебя, скажем, Япончиком.
Мужчина с женщиной обернулись на голос. Перед парочкой стоял внешне не примечательный человек в чёрной бескозырке с надписью: «СЕВЕРНЫЙ ФЛОТ». За спиной сумка, хранившая АК. Да, коммунисты себе не изменяют. Если бы Калашников изобрёл свой автомат чуть-чуть пораньше, то во II Мировой русские дошли бы до Берлина намного быстрее. И сейчас в IV Мировой (или Подземной?) войне большевики с АК в руках. В чём-то и ошибся Эйнштейн — великий ум давних. Дубинами и камням будут воевать разве что последние кретины или зомби.
— Во-первых, Кензо — протянул тот руку Владлену. — Во-вторых, с чего-то я ожидал увидеть перед собой дедка в бабушкиных очёчках. Ты как-то не очень смахиваешь на старпёра.
— У нас на Звёздной принято по имени-отчеству обращаться. Пиетет, так сказать.
— Ну да. И «товарищ» перед таким пиететом.
— Владлен Степанович — коммунист пропустил мимо ушей замечание Кензо, устремив свой взор на девушку. Та, в отличие от мужчин, не придерживалась армейского дресс-кода. Напротив — сексапильная юбка и красная рубашка под цвет крашеных волос.
— Белый Чулок — девушку выдавал разве что УЗИ — такой же, как у японца. — Но для вас, мальчики, просто
— Только чулок на вас, мадам, нет — улыбнулся коммунист, после снова повернулся к Кензо. — Япончик, к вашему сведению, был одесским налётчиком. Тот ещё бандит.
— Будто большевики не были бандитами — возразил ответчик.
— Ну, это большевики…
— А ты видишь разницу между большевиками и коммунистами? — встряла Чулок.
Владлен не успел ответить, как к троице пристали торговцы с патронами и оружием. Знают, торгаши, к кому обращаться. Такова была Садовая — центр питерской подземки, представлявшей собой один большой блошиный рынок. Один торец станции выводил в безлюдный Питер — некогда процветающий центр с историческим центром Апрашка, на месте которой ныне обустроилась чёрная субстанция неизвестного происхождения. Другой торец петлял к Сенной площади и Второй линии. Именно на Сенной находился «Музей Метро», в котором вывешена подробная карта подземки с тремя недостроенным ветками. В связи с последними известиями, территория бордюрщиков сократилась, начиная с пограничной Чёрной речки. Сейчас на Узле велась корректировка карты.
— Задолбали! — вновь сплюнул Кензо на пол, попав в этот раз себе на берцы. Торгаш, вклинивший в беседу, поспешил ретироваться.
— Что-то ты сегодня не в духе — Чулок положила руку на плечо японцу.
— Думаю, товарищи, нам пора в путь.
— Тамбовский волк тебе товарищ — бросил Кензо холодный взгляд на Владлена.
— Ну вот и познакомились — улыбка коммуниста, точнее, искривление рожи на подобии улыбки, сняла напряжение между бойцами.
Трое диггеров удалялись с центра станции, на которой находился последний переход, а именно на Спасскую и 4-ю ветку, считавшуюся самой незаселённой в метро. Брала она начало от Театральной, появившейся за год до Катастрофы. Жили там купцы и диггеры, варившиеся друг на друге. Поскольку обитель выводила на Театральную площадь с видом на Мариинку и Никольский собор, местные диггеры потихоньку подчищали культурные ценности Петербурга. Через Театральную картины, фрески и скульптуры толкались на Спасскую, а оттуда на остальные станции тройного Узла. Некоторым счастливчикам, в виду близости Театральной к Дворцовой площади, удавалось добраться до Эрмитажа. Хоть Адмиралтейская и была де-факто под носом у Зимнего, но там почему-то вылазками неохотно промышляли, в отличие от Театральной. И сейчас, перед самым входом в тоннель в сторону Звенигородской, местный купец продавал в своём шатре некоего Да Винчи.
— Почём вот та баба с младенцем? — остановился Кензо перед продавцом.
— Это же Да Винчи!
— А я Бог подземки и что?
— А то — заступился Владлен Степанович за купца. — Что картине цены нет!
— Мадонна Лита — прочитала Белый Чулок название полотна. — Впечатляющая хренотень. Откуда она у тебя?
— От Косолапого.
— Б…я буду, знакомое имя. Кто он? — не переставал давить японец.
— Всем диггерам диггер. Его уже давненько нет в живых… Так вы будете брать картину? Поменяю на Калаш, который выпирает у моряка из рюкзака.
— Кощунствуешь, значит? — Владлен не сдержался и заехал по морде спекулянту. Бедняга в полёте задел шатёр руками, в результате чего последний полностью накрыл его. Мадонна Лита чудом осталась незадетой.
— Сваливаем по быстренькому — на сей раз Кензо улыбнулся коммунисту.
Не успела лыба сойти с лица, как бойцы невидимого фронта сошли со станции прежде, чем туда набежали фараоны.
Инстинкт выживания — сильнейший инстинкт. Заложен как животному, так и человеку с момента рождения. Можно назвать его первобытной условностью, поставить на одном уровне с потребностью в пище, в размножении, даже в убийстве, что свято и оттого слепо отрицается. Но потребность в безопасности, в выживании, как ни крути, расположилась ступенью выше. Данную реалию могут стереть лишь две вещи на земле — смерть и радиация. У врага, оказавшегося со мной один на один, вбит один инстинкт — жрать. Жрать и убивать.