Молоко в ладонях
Шрифт:
Причины переезда или эвакуации в чужие края были от части понятны; началась война и каждый, кто мог держать в руках оружие был крайне необходим стране для организации обороны. Тыл требовал и ждал свои недостающие кадры. В особенности это касалось промышленных предприятий, чья продукция уже становилась острой необходимостью на передовой. Однако, одни специалисты ехали на восток согласно разнарядке, другие же иначе; по принуждению.
Скорая отправка на восток и тяжелые мысли о мобилизации или депортации, а также разного рода притеснения в пути, переносились людьми очень тяжело. Многие, попросту, считали несправедливостью, столь унизительное обращение с народом, с любовью относившимся к своей малой Родине и русским людям, с которыми всю жизнь жили бок о бок, трудились не покладая рук. Это касалось
Но, окольно, витали и иные слухи; отправлены, мол, на Урал после издания Указа Президиума Верховного Совета «О переселении немцев, проживающих в районах Украины и Поволжья». Массовый приток советских немцев на территорию Урала и Сибири, стало быть, просто необходим, в связи с тем, что местные предприятия испытывают огромный дефицит рабочей силы и, как объясняли втихомолку трудармейцы, греясь бок о бок холодными ночами; самый первый депортационный удар пришелся по советским немцам, отнесенным к потенциальной, не совсем надежной категории граждан, исключительно в силу своей этнической принадлежности к нации, с титульным государством которой идет война на уничтожение.
Только вот Ивану Бергеру ночами плохо спалось совсем не по этой причине. А коли уж морила усталость, то снилась лишь великая надежда, что жена Елизавета, следуя его указаниям и наставлениям, сохранит, убережет детей и если уж доведется выбраться ему из лагерной неволи, то и память о нем тоже. Вряд ли что-то большее способно будет остаться, считал Иван уже после первой пересылки, ведь вскоре ждал лагерь и каторжные работы где-то на рудниках, в каменоломнях или лесоповалах Северного Урала. Так, по крайней мере, говорили те, с кем удавалось пошептаться. Народ постоянно менялся, словно намеренно тусовался, подобно картам в колоде, чтобы, не приведи, в масть людишки оказались. Где сговор, там и буза, что категорически запрещалось и пресекалось на всем пути следования: «Хотя чего ее хранить, память эту, которой в лучшем случае суждено кануть в небытие, а в худшем, может только для будущего поколения и остаться; память она в детях жить должна, – размышлял Иван. – Сбережет детей жена, значит в тугую годину найдется и для него место в ее обеспокоенных тягостным временем воспоминаниях. А он, пока жив будет, никогда не растеряет память о близких, а даст Бог вновь когда-нибудь обнимет жену, ласковую и любящую его Елизавету, старшего сына, своих дочерей и маленького Ваньку, которому придется труднее всех остальных». Но прежде, судьба велела выстоять, не сломаться, не подвести себя и оправдать надежды родных, и когда-нибудь вновь встретиться, уберечь всех измученной и ссохшейся памятью и душой, не оправдав коварство и бесчеловечность предназначения Гулага.
К утру, едва сквозь щели товарного вагона, крадучись, пробрался свет, состав дернуло, потом еще и еще, пока вагоны не остановились и, утомившие непрестанным стуком колеса, не замерли окончательно. В ожидании шевеления – тишь… После, глухой, простуженный кашель первого разбуженного толкотней подневольного, потом еще и еще…
Те, кто спал не на нарах, а на полу, стали подниматься, разминая слежавшиеся, сбившиеся в кучу кости, согревались. Кто-то затянулся табачком; приятно повеяло дымом. Счастливчик у кого было… Пошел косячок по рукам; раз два, раз два и нету… Нырнул дымок ко второму ярусу, до третьего только запах достал… Тянут носами мужики, ловят чудный запах, глубже вдыхая привычную барачную вонь. Она уж не вонь вовсе, с дымком ведь. А туберкулезникам беда от услады; зайдутся худые легкие, что гармонь мехами; не уймешь пока нутро кашлем не вынесет.
– Знать прибыли, пора бы уже, сколько можно трястись, – прорезался первый недовольный голос, за ним другой, с интересом:
– Похоже на то. Может кормить будут? Третий день уж в пути, а только воду и давали.
– Вода, бродяга, она и поит, и кормит, и отходов с нее меньше. Стало быть, и параша не нужна, а отлить не напряг, щелей, что вшей на затылке.
Публика всякая собралась в вагоне; тут тебе и трудармейцы, и арестанты разных мастей; случайные и за дело, каких на стоянках подсаживали. Даже уголовный элемент; всех до места без разбора везли; одна «кубышка-кадушка» да, к тому же, под охраной. Сортировка уж после,
Иван не курил, потому особо не переживал, что не достанется. То с одного, то с другого края слышалось: «Дай потянуть, дай дернуть…», а когда отодвинули на сторону ворота, стало и вовсе не до табака:
– Выходи из вагонов!.. – разнеслась команда. – Перекличка!.. Становись в две шеренги! Какая-никакая, а Армия!.. Батрачий курс проходить будем!..
Толпы народа, послушным, тягучим киселем, потекли из вагонов, а первый щекотливый снежок уж землю покрыл. Не стылая пока земля, но слякотно и лужи от множества движения. Нехотя строились невольники, переминаясь с ноги на ногу. Холодать стало, должно вагонного, дурно пахнущего тепла с прелью вонючей уж не будет более, один свежий ветер, да обвислый френч с дырами, вот и весь расклад. Кто-то себе такую картину рисовал, а кто и вовсе, бычком на привязи; иди, когда пнут, а нет, так стой да гляди под ноги. Дозорные, за спиной и спереди, круги выписывают, снуют по всем щелям. «Мертвяков» мало; не долго без кормежки ехали, откуда им взяться. Народ терпеливый, а вот кто с болезнью под мобилизацию угодил или хроник, куда им при антисанитарии. Ни тебе постельного белья, ни бани. Все же два грузовика «босоногих» отгрузили, повезли, а куда уж всем все равно…
Иван стоял в первой шеренге, не проявляя особого интереса к тому, что говорил осипшим голосом старший начальник, поставленный над всеми. В огромной толпе мобилизованных, новости или недослышанное на переспросах, волей-неволей доходило быстро, как бы само собой. Кому хотелось много знать, того на спрос аж зудило, разбирало, пока свои же не приткнут.
– После медицинской обработки в специализированной санитарной части, где отделят тифозных и туберкулезных – кричал начальник, – всем строиться на запись и распределение, затем будет произведено кормление и погрузка для следования к месту расположения, – его серое лицо словно надувалось от напряжения при каждом сказанном слове. Наверное, он пытался донести суровую истину до всех сразу, которая пока что, наверняка, не до каждого доходила. Не верилось в возможность беспричинной, несправедливой травли; отношением к людям, как к заклейменным или прокаженным по жизни.
– Предупреждаю самых неуживчивых; бежать не советую, участок обслуживания под охраной. Случаи неповиновения или попытки побега, по закону военного времени, караются расстрелом на месте.
Кого-то из стоявших рядом с Иваном, даже передернуло от таких слов:
– Во как!.. Мы что вам, скот какой, что на бойню привезли! Кто против в трудную пору Родине помочь, но не стрелять же при случае?..
– Условия здесь и без того, вон – лагерные, а этот еще и расстрелом грозится! – послышались несдержанные ругательства, обдающие презрением надзирателей.
Начальник строго взглянул в сторону выкриков и каменным голосом продолжил:
– Для тех, кто не совсем понятливый или карцера не знает, предлагаю сделать два шага вперед, для профилактических разъяснений. Самых несогласных, прямо здесь и кончат. Чего зря дерьмо кормить да за собой таскать. До таких упертых практика здешней жизни в тайге, на деляне, быстро доходит.
Зароптала шеренга и, нехотя, но повинуясь, умолкла. Каждый сам свой выбор делал, как тут недооценить веские доводы начальника. Хотелось уж как-то устроиться поскорее, а не вступать в чреватые бедой перепалки. Дослушав наставления, осталось одно; их исполнить…
– Нам бы помывку, товарищ главный начальник!?.. – раздались неуверенные возгласы. – Баню бы организовали!.. Терпежа уж нет!..
– Значить так, грунтовой воды в наших краях не обнаружено; здесь она либо глубже залегает, либо давно льдом стала. Так что ежели мокнуть, то не в бане, а от пота и слез, какие я вам гарантирую. Вся страна напрягается и исключений ни для кого нет. Предстоит потрудиться, чтобы горячие задницы к бревнам не примерзли. Фронту лес нужен и план у нас большой. Специальных оборудованных лагерных пунктов здесь не имеется. Баню и земляной барак будите строить для себя собственными силами. Объяснять не буду, как вы должны постараться. Зима в этих краях безжалостная, с гонором; ленивых не терпит.