Молоко волчицы
Шрифт:
– Сколько денег?
– Двадцать тысяч.
– Значит, по десять?
– Ага.
– Сам я ничего делать не буду, только пущу к трубе.
– Точно.
– Аванс какой?
– Три тысячи.
– Когда?
– Хоть сейчас.
– Давай.
Спиридон подал ему пачку денег, перетянутую резинкой. Терентий медленно пересчитал и спрятал деньги. Слегка застеснялся:
– Деньги это для порядка, я и так против немца...
– А чем люба тебе Советская власть?
– Ничем, работал, и только.
– А мне и
В назначенный час Спиридон и Крастерра спустились в парке в канализационный люк, прошли по зловонной трубе. Иными путями в госпиталь не пройти - охрана. Кочегар открыл им люк в кочегарке, помог выбраться и спрятал их за котлами. Форсунки котлов погашены - запас горячей воды был. Ход в дымовую трубу из кочегарки. Внутри трубы железные скобы - лестница.
Вдруг Терентий затрясся - оказалось, что подсоединять фонарь будут к электросети кочегарки, и он в страхе пошел на попятный.
– А ты что, так хотел получить денежки?
– помрачнел Спиридон и шевельнул рукой в кармане.
– Я сейчас закричу!
– громко сказал кочегар.
– Не успеешь! Дал слово - держи!
– А может, я тебя проверял этим словом?
– А может, я тебя!
– Уходите, как пришли, я вас не знаю!
– А помните, Терентий Архипович, как вы знамя на Первое Мая несли? спросила Крастерра.
– У меня и фотография есть. Только показать немцам!
– Носил, потому как сильного человека брали, знамя, оно тяжелое! голосил Терентий.
– И сын у вас командир Красной Армии.
– Чего вы привязались ко мне? Христом-богом прошу...
Терентий попался на ту же удочку, что и многие, - Спиридон сразу располагал к себе, внушал доверие, вызывал симпатию. Но Терентий понял смертельную опасность, грозившую ему. Кинулся к двери - не успел, Спиридон уже свалил его в угол.
Было два часа ночи. Шумел дождь. Открыли боковую заслонку. Крастерра полезла вверх по трубе, задыхаясь от горячего воздуха. В своей жизни Спиридон овладел многими ремеслами. И теперь как опытный монтер незаметно подсоединил провод к электросети. Проверили - фонарь мигал, невидный с улицы. Тщательно скрыв провод, они спустились в люк, тихо закрыли за собой крышку.
В углу за котлами висело длинное тело кочегара - будто повесился на своем поясе.
Стругая гроб Михею, Спиридон прислушался. Полдесятого утра - обычное время налета советских самолетов на станицу и город.
Грохнули взрывы - опять на окраине. Но вчера уже был и ночной налет. Только бы фонарь не подвел.
Когда стали обряжать тело, оказалось, у Михея не было перемены верхней одежды - свои гимнастерки и галифе отослал на фронт вместе с валенками и сапогами. Завернули покойника в старенькую, выгоревшую, пробитую пулями бурку, казачий домик.
– Докоммунарился - похоронить не в чем!
– ругался атаман.
К дому подъехала машина с вещами - вселялся новый муж. Вещи были самые разные, в том числе два ковра и настенные
Гроб, чтобы не мешал вселению, вынесли в сад, на легкий речной сквознячок. Соседский мальчонка отгонял абрикосовой веткой желтых бабочек, норовивших сесть покойнику на глаза. Бабы-соседки варили обед.
Тучная Ульяна с проседью в тяжелых косах сидела в светелке. По широкому монгольскому лицу катились слезы. Новый муж запер каморку Михея, свалив туда все, оставшееся от покойника - в основном, книги. Ульяна часто подносила к губам оранжевую каменную чашку с орнаментом - пила горьковатую калиновую воду. Только из нее пил чай Михей Васильевич.
Спиридон похоронил Михея на старом кладбище - атаман спорить не стал. Голосила Мария Есаулова. Тронули желтоватый тлен материного гроба.
Глеб волновался необыкновенно - от близости родимого праха. А может, золотые зубы в черепе не давали покоя. Хоть бы открыть, глянуть, но это открыть родовую тайну, и он лишь метался у ямы, как ужаленный.
Вновь посадили старые кусты сирени. Привалили могилу родовым камнем, на котором зеленый лишайник заточил несколько имен. Церковь в похоронах не участвовала. Ульяна хотела тайком заказать заупокойную службу, но Спиридон запретил это попу, зная волю умершего.
Родия и дружки атамана - для них это свадьба, великое множество станичников, старухи богомолки, кормящиеся поминками, сели за столы под деревьями сада, выращенного Михеем. Хватили по большой. Глухов, выпив, для эффекта бросил стакан в Подкумок. Старухи крестились, глядя на него.
– Горько!
– кричала атаманская свита.
– Невесту на выход!
Под конец свита перепилась, эмигранты ломали деревья, били посуду, осквернили двор нечистотами и песнями не к месту.
Что ж ты ходишь,
Что ж ты бродишь,
Сербияночка моя?
Пузырьки в кармане носишь
Отравить хотишь меня...
За отдельным столом в темноте сидели Есауловы с ближайшими родственниками.
За порядком следит Иван, последнюю почесть Михею Васильевичу отдает разливает вино за столом Есауловых, с неприязнью обходит тетку Ульяну. А Мария ему как мать родная. Он хотел зажечь лампу, но Глухов чуть плетью не огрел - маскировка!
Мчалась вода, которую уже не видел Михей. Бабы мыли в ней тарелки. Там и сям бубнили пьяные голоса. Глухо роптали вековые, от сотворения станицы, дубы и вербы - вершинами доставали высокий ветер.
Из-за Красной горки поднимались светлые ресницы луны. Речка на перекате чешуйчато заблестела спиной - и Спиридон почему-то вспомнил виденных в Московском зоопарке кайманов с тупыми и сонными мордами. Глеб тоже смотрел на засверкавшую речку - и ему виделись миллионы зря проплывающих золотых монет.
Новый хозяин прошел в комнату жены. Пьяно засмеялся мелкими, искрошенными пеньками зубов. Неспешно стянул ремни с оружием, кряхтя стащил сапоги, своротил гору подушек на постели, взял за косы венчанную жену и шумно, со слюной задул светильник.