Молоко волчицы

Губин Андрей Тереньтьевич

И лучший охотник мира бессилен перед королевской дичью русских лесов - глухарем: не подойти и на триста шагов, длина пяти охотничьих выстрелов. Но когда эта птица поет перед зарей любовную песнь, плотно закрывая глаза и уши, можно стрелять рядом из пушки - не услышит, так увлечен пеньем. Потому и говорят до сих пор охотники об убитом глухаре не иначе: добыт под песню. А иначе этого многоцветного полупудового петуха и не добудешь.

Не бывать вам, ребятушки, на тихом Дону,

Не видать вам, уряднички,

своих жен-детей,

Не слыхать вам, казачушки, звона колокольного.

Черные овчарки залаяли со спины волков, хватая их за ноги. Возница хлестнул коней. Лунь растерялся, уронил очки, гранату уже не добросить, и с камнями опоздали. Только Саван Гарцев выстрелил.

На дорогу выбежала нелепая старушечья фигура с поднятыми руками. Прасковья Харитоновна. Все дни она неотступно следовала за отрядом, собаки к ней привыкли, ночевала она, как зимняя птица, в снегу.

Кинулась к Михею, открывшему пальбу.

Бойцы уже рассыпались и оцепили скалу. Волки не сопротивлялись, упустив момент. Вяло подняли руки, сожалея лишь об одном - что песня до конца допета. Вот если бы ее начать сначала!

Собак от них отогнали. Лунь пристально смотрел на мать Есауловых. Его первого спросили, есть ли еще люди и оружие. Он ответил:

– Я на прямом проводе!
– Сошел с ума.

Саван Гарцев не промахнулся. Васнецов лежал на синем снегу, глядел в безжизненное небо, дергался, пытался говорить, но захлебывался черной кровью. Когда таяли последние лучи жизни в тускнеющих зрачках, ему с усилием удалось прохрипеть склонившемуся Быкову:

– Сапоги возьми, брат...
– И вытянулся, как на параде.

– Кто стрелял?
– спросил начальник ЧК.

– Я, - вышел Гарцев.
– За отца. Атамана.

Быков выстрелил ему в сердце.

Ожесточение Михея, рванувшегося к Спиридону, передалось и Спиридону. Он прыгнул ему навстречу - зубами перервать глотку. Уже не могли остановиться. Уберегла их старинная песня. А тут Быков, сбив Спиридона, вцепился в Михея:

– Не трожь, эта птица важная, их судит Москва, убери кольт.

Прасковья Харитоновна стояла на коленях в снегу.

– Ну, чего молчишь, гадюка белогвардейская?
– спросил Михей, успокаиваясь.

– Мы с тобой отговорили, - Спиридон дает связать себе руки - вяжет Сучков.

– Что я тебе говорил, помнишь? Кто прав оказался?

– Прав тот, у кого сила.

– Брешешь. Сила у того, кто прав.

Быков смотрел на Спиридона. Так вот он каков, последний белый офицер. По лицу Спиридона текли слезы. Рухнуло, в его представлении, главное род, семья и, стало быть, отечество.

– Имеешь что сказать сразу?
– спросил Быков.

– Скажу, - утерся он связанными руками.
– Мало мы вас вешали с атаманом Шкуро. Да и Шкуро напрасно не хлопнули, а была думка. Жалею,

что не погиб я от германской пули.

Михей не удержался и пнул брата ногой.

– Требую обращения!
– крикнул Спиридон.
– Я полковник!

– Скажи, полковник, - спросил Быков, - если бы ты остался жив, воевал бы опять против Советской власти?

– Да, воевал бы!

– Ну и контра! Тогда почему ты на службе спас от суда Дениса Коршака, он нам рассказывал?
– допрашивал Быков.

– Потому что станичник, родня, хоть и дальняя, а свой своему поневоле друг.

– Поехали!
– сказал Быков.

Прасковья Харитоновна хотела обнять Спиридона, но Михей не допустил, чтобы не сорваться самому: не зарыдать, не закричать, не забиться при людях от жалости к измученному, чуть живому брату.

Пленных привязали к фуре. На ней лежал один Васнецов, а Сучков правил. Лицо мертвого вздрагивало на ухабах, в полуоткрытом рту хлюпала кровь. Труп Савана Гарцева остался в лесу. Чернолицая Горепекина спотыкалась за поездом мужа. Закатилось ее солнце ясное. Через месяц она родит дочь, Крастерру. Тогда же разрешится и Фоля Есаулова - сыном Сашкой.

Так, песней, в станице кончилась гражданская война.

Ты скачи во станицу, конь вороной,

Передай жене, отцу-матери,

Что женился я на другой жене

И другую себе выбрал матушку:

Заручила меня пуля горская,

Женила меня шашка острая,

Приняла в зятья мать сыра-земля...

Часть III

У КАЗАКА ДОМИК - ЧЕРНА БУРОЧКА

Полно вам, снежочки, на талой земле лежать,

Полно вам, шзиченьки, соре горевать

Оставим тоску-печаль во темных во лесах,

Будем привыкать к чужой дальней стороне.

Перины-подушечки пора нам забывать,

С девками-молодками теперь уж не гулять.

У казака домик - черна бурочка,

А жена его да все винтовочка.

Вспомню про жену да на винтовку погляжу,

Чтоб она была чисто смазанная,

Мелким порошочком все заряженная,

Старшему уряднику показанная.

Никого в поход нам с собой не брать:

У казака конь - что родимый брат,

На земле ковры нам - травы пестрые,

В серебре сестрицы - шашки острые.

Казачье житье, право, лучше всего:

Ходя наедимся, сидя выспимся,

Есть у нас, ребята, крупа и мука,

С крупы кашицы наварим, с муки хлеба напечем,

Скинемся по денежке - пошлем за винцом.

Выпьем мы по рюмочке - позавтракаем.

Выпьем по другой - разговор заведем,

Выпьем мы по третьей - с горя песню запоем,

Мы поем-поем, про казачье житье...

СКИРД ПРОРОКА

Перед германской войной Анисим Лунь редко слезал с лесов желтокаменной лечебницы и выбил имя свое на фризе.