Молот Ведьм
Шрифт:
У каждого предмета есть что-то, что мы называем «характером», что оставляет ему его создатель или человек, близко с ним связанный. Этот характер, эта аура предмета чаще всего едва заметна. Как мерцающий огонёк тоненькой, догорающей свечки. Но чем больше чувств отдано вещи, тем сильнее становится огонёк. Чем больше мощи в обладающем им человеке, тем ярче свет пламени. А если владелец занимался тёмным искусством, то близкая ему вещь будет пропитана зловонием его собственной души. Конечно, лишь немногие люди в состоянии увидеть ауру предмета, но я, сказать без скромности, принадлежал к кругу избранных, а обучение в Инквизиции усилили мои природные таланты. В полном смирении признаю, что я не обладал большой силой.
— Отче наш, сущий на небесах… — начал я. Я молился и чувствовал, как сила начинает пронизывать всё мое тело. Как пульсирует вместе с сердцем и стучит в венах. Как возносится вокруг, могущественная и непонятная. Несмотря на закрытые глаза, я начинал видеть. Но видеть совершенно иным образом, чем обычные люди. Ибо мои покои были наполнены пульсирующим багрянцем, напоминающим море тёсной крови, а принадлежащая сыну барона книга вдруг стала огромной. Выглядела словно возносящиеся над паркетом и трепещущие крылья тьмы.
— … дай нам силы, дабы мы не прощали должникам нашим, — молился я медленно и торжественно.
Я ждал боли, которая всегда была сестрой молитвы, и боль ударила. Как обычно, этот удар был таранной силы, а мука было просто невероятной. Всё моё тело горело, будто его соткали из чистого, несикажённого страдания. Я вознёсся куда-то под потолок, хотя сложно сказать куда, ибо пропорции, пространство и размеры потеряли своё первоначальное значение. Я видел коленопреклоненного Мордимера с исхудавшим, стянутым болью лицом и длинными, тёмными волосами, спадающими на плечи. Кости его скул, казалось, пробьют натянувшуюся кожу, а из сложенных ладоней, из-под ногтей, вонзённых в живое тело, капала кровь, разбрызгиваясь на паркете огромными фонтанами багрянца. Струйка чёрного дыма всыкользнула из книги и поплыла куда-то в тёмную пустоту. Именно там, в этой пустоте, на самой границе восприятия, клубились существа, бывшие частью тьмы. Я не вглядывался в них, потому что само их присутствие будило ужас.
— Да святится имя Твоё, Да приидет Царствие Твоё… — продолжил я молиться, сначала, и поплыл за этой чёрной струйкой.
Я парил на крыльях боли, который хоть каждую минуту и казался невыносимым, однако каждую минуту усиливался. Я увидел лес, однако состоящий не из деревьев, а из серо-зелёных великанов с растрёпанными шевелюрами и лохматыми бородами. Великаны следили за моим полётом, и их пустые взгляды тянули меня вниз. Я знал, что если упаду между серых суков-плеч, останусь уже там навсегда. Если хоть на минуту прерву молитву, мой полёт закончится среди эти враждебных гигантов.
— Отче наш… — стонал я, а где-то далеко видел пульсирующего кровью, болью и страхом маленького Мордимера.
Я увидел реку, а скорей лежащего под землёй колосса, из глаз, ноздрей и ушей которого извергалось голубое свечение, вьющееся потом словно лента.
— Да приидет Царствие Твоё…
За этой лентой я увидел скорченных гигантов, которые опираясь коленами и локтями, глубоко вросли в самое ядро Земли. В их каменных глазах застыло полное равнодушие. Боль была такой сильной, что становилась тошнотворной, непонятной сладостью, парализующей движения и мысли. Я молился, ибо в молитве была единственная надежда, но каждое слово только усиливало муку. Но наконец я увидел, куда ведёт
Мне пришлось повернуть. Я увидел достаточно много и знал, что больше не выдержу непрекращающейся муки. Обратный путь был таким быстрым, будто я стёк по лезвию молнии. Какой-то миг я видел застывшего в страдании Мордимера, а сразу потом сказал «Аминь» и рухнул на пол, болезненно ударившись лбом о паркет. Мои ладони дрожали будто в лихорадке. Кожа на тыльной стороне ладони у меня была перепахана собственными ногтями, но на полу застыло всего лишь несколько капель рыжых пятнышек крови. Мне стало дурно и меня вырвало. Я с трудом вполз на кровать и там почти мгновенно заснул, с зажатым между коленями подбородком.
Я открыл ставни и посмотрел через закрывающий окно промасленный пергамент. Что ж, никто не может быть настолько богатым или настолько нерасчётливым, чтобы стеклить окна во всех покоях. Как видно, даже любовь барона Хаустоффера к удобствам и комфорту имела свои границы. Я открыл окно настежь и глубоко вдохнул свежего, утреннего воздуха. Я был истерзан переживаниями прошедшей ночи, меня тошнило, как после сильного перепоя, и у меня кружилась голова. Хуже того, всё тело казалось чужим. Как будто кто-то другой управлял моими движениями и тянул за шнурок, когда я должен был поднять руку или подвигать головой. А когда я шёл, то чувствовал, будто ступаю не по твёрдому паркету, а парю над его поверхностью. Конечно, я уже был привычен к такого рода проявлениям, поскольку подобные вещи случались со мной чаще, чем мне бы этого хотелось. Но такова была цена, которую мне приходилось платить за милость Господа, и ничего иного сделать было нельзя, кроме как принять эту цену. С минуту я постоял у окна, глубоко дыша, а потом поплёлся к двери. В коридоре, на скамье, сидел лакей. Он вскочил, увидев меня.
— Чем могу служить, вельможный господин? — поспешно спросил.
— Завтраком, — ответил я. — И бутылкой вина. Когда мне принесли еду, я заставил себя её съесть, хотя один запах вызывал у меня приступы тошноты. Запил я лёгким, кисловатым вином, и мне стало несколько лучше.
— Где мои спутники? — спросил я слугу.
— Проведу вельможного господина, — ответил тот.
Смертуха и близнецов я нашёл на замковом дворе, где они развлекались стрельбой из арбалета в деревянный манекен. Вокруг них собралось несколько оружных барона, громко комментирующих выстрелы близнецов. Ибо выстрелы эти всегда были смертельно точными.
— Левый глаз, — объявил Первый, и болт со стуком воткнулся точно в красное пятнышко краски, нарисованное на голове манекена.
— Правый глаз, — сказал Второй, и результат его выстрела был таким же впечатляющим.
— Сердце, — буркнул Смертух, и снаряд, мелькнув в воздухе, отколол щепки с левого плеча. — Твою мать, — рявкнул Смертух и обвёл взглядом окружающих его людей, надеясь, что вдруг высмотрит на чьём-нибудь лице тень улыбки.
— Браво, — сказал я и лениво похлопал. Он обернулся ко мне, и улыбка осветила его лицо. Я заметил, что двое оружных барона в этот момент отвели взгляд.
— Мордимер, ты соня, — сказал он тепло, а я лишь выругался про себя.
Вот так, бедный Мордимер, — подумал я. — Ты тут надрываешься за всех, мучаешься и чувствуешь, будто тебя перелицевали, а твои глупые сотоварищи не в состоянии ни понять твоих усилий, ни оценить.
— Готовьтесь в дорогу, — приказал я. — Поедем на рекогносцировку.
Смертух уставился на меня.
— На разведку, — вздохнул я.
Я обернулся к слуге, который меня сюда провёл.
— Пусть приготовят нам лошадей, — приказал я. — Восемь хорошо просмолённых факелов и несколько десятков футов крепкой верёвки.