Молотов. Полудержавный властелин
Шрифт:
— Да, да, — говорит Молотов. Мы дружно смеемся.
— Теперь это уже смешно, потому что Программа провалилась полностью.
— Меня особенно осуждают, — говорит Молотов. Я продолжаю читать вслух речь Шверника:
— «…Эти лица всячески противились осуществлению генеральной линии партии, намеченной XX съездом. Партия дала решительный отпор презренным заговорщикам».
— Старался Шверник, — замечает Молотов.
— «В 1937 году, когда внутренняя обстановка в стране характеризовалась большими успехами хозяйственного и культурного строительства и укрепления морально-политического
— Так называемыми, — усмехается Молотов.
— «…и лично участвовал в осуществлении массовых репрессий. На февральско-мартовском Пленуме ЦК в 1937 году Молотов говорил: «Особая опасность теперешних диверсионно-вредительских организаций заключается в том, что эти вредители, диверсанты и шпионы прикрываются партийными билетами».
— Это факт, — подтверждает Молотов спустя сорок пять лет. — Прикрывались.
09.12.1982
Беседа с маршалом Головановым
Сегодня поехали к Молотову в Ильинское с Шотой Ивановичем Кванталиани и Александром Евгеньевичем Головановым.
День выдался теплый. Голованов высоченный, в темной куртке, без шапки, Шота среднего роста, широкий, тоже без шапки.
Мы сели в усовскую электричку. Я достал свежий номер «Комсомолки» — интервью с Г. К. Жуковым. Корреспондент В. Песков задает вопрос: «Не было ли опасным держать управление решающим сражением так близко от фронта?» Речь идет о штабе Западного фронта в деревне Перхушково во время Московской битвы. Жуков отвечает: «Риск был. Ставка мне говорила об этом. Да и сам я разве не понимал? Но я хорошо понимал и другое: оттяни штаб фронта — вслед за ним оттянутся штабы армейские, дивизионные. А этого допустить было нельзя…»
— Врет! — резко сказал Голованов и отбросил газету на скамейку электрички. — Он ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушкова за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса. Это означало сдачу Москвы противнику. Я был свидетелем телефонного разговора Сталина с членом Военного совета ВВС Западного фронта генералом Степановым — тот поставил этот вопрос перед Сталиным по поручению командования фронтом. Сталин ответил: «Возьмите лопаты и копайте себе могилы. Штаб Западного фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания». Кроме Степанова об этом знают Василевский и Штеменко. Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал, — усмехнулся Голованов.
Ехали около часа, говорили о самолете Як-40 — мне довелось участвовать в его летных испытаниях два года назад. О гибели Юрия Гагарина…
Когда мы сели с Молотовым за стол, подъехал старший внук Сталина Евгений Джугашвили, и более пяти часов шел интересный разговор. Приведу его некоторые отрывки — все заняло бы очень много места.
— Принимаю гостей, — говорит Молотов, — встречаемся, хотя гостей у меня бывает немного.
— Это неплохо, когда гостей немного, — замечает Голованов.
— Так тоже плохо. Нельзя без людей.
— Приходят письма, есть хорошие, а вот злые очень интересно читать.
— Они больше от души, — соглашается Молотов. — Мне какой-то повадился даже в стихах
Без борьбы не обойдешься в политике. Всего-то коммунистов в Октябрьской революции было немногим более двухсот тысяч. Считается, по-моему, наиболее правдоподобной цифра двести сорок тысяч.
Все-таки сто пятьдесят миллионов населения, больше половины неграмотных, надо строить социализм, а кругом враждебное окружение. И внутри. И как-то надо вытащить такую страну на большую дорогу. Тут, если не использовать даже временных союзников, даже на четверть союзников, никакого дела не будет. А своими руками они коммунизм не смогут построить.
1937 год — без него бы мы тоже не могли обойтись. Поставьте у власти самых святых людей, и пусть бы они прошли так, одними разговорами мимо этих периодов, ничего бы у них не вышло, развалилось бы все. Тут без жестких мер против ярых врагов не обойтись. Но попало и не врагам.
— Да, — соглашается Голованов, — тридцать седьмой год, он при борьбе с «пятой колонной» перерос, перехлестнулся, конечно.
— А без этого опасность была бы большая. Куда бы повернул Тухачевский, никому не известно.
— А вот я, между прочим, об этом говорил или не говорил?
Климент Ефремович, я с ним разговаривал о Тухачевском, эта личность меня довольно сильно интересовала, так вот он мне сказал: «Тухачевский — я ему никогда не верил и не верю».
— Верно, это так. Но не использовать таких лиц — тоже неправильно. А вот до каких пор можно использовать, тут можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно.
— Складывается мнение, что Тухаческий был антисоветским, — говорит Кванталиани.
— Трудно сказать. Но то, что он был не совсем надежным, — это безусловно, — отвечает Молотов.
— Он был связан с Рыковым?
— С Рыковым был связан, безусловно.
— Тогда он был главной ударной силой правого уклона.
— А это очень опасно.
— Он на квартире у Рыкова часто бывал?
— Ну, это еще ничего не значит — на квартире бывал! — говорит Голованов.
— Я тоже бывал у Рыкова, и Сталин бывал, — подтверждает Молотов.
— Здесь дело не в одном Тухачевском, — говорю я.
Голованов:
— Если взяли, скажем, Тухачевского, ну тыщу, ну две, ну десять тысяч, ну сто тысяч — тут число перевалило, а самое главное, перевалило оно против всякого желания сверху, люди же стали писать друг на друга, и черт-те кто, уже и сволочь всякая…
— Много было ошибок, много, — соглашается Молотов. — В 1938 году ведь сам же Сталин вынужден был сказать, что тут что-то не то, надо разобраться… — говорит Голованов. — Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, — я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, — человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в тридцать седьмом, — да еще как! — такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его.