Молотов. Полудержавный властелин
Шрифт:
— Я неплохо сплю, ложусь в одиннадцать вечера, читаю на ночь беллетристику, встаю в полседьмого, днем сплю минут тридцать-сорок. Мало, но неплохо. Обновляется мозг, приливанье крови [62] … Дважды гуляю по лесу. В одно и то же время обедаю — в час дня… Остальное время читаю, работаю, конечно.
— Все ждут, когда вы напишете мемуары.
— Мне это неинтересно. Ленин не писал, Сталин не писал…
— Многие считают, что они вышли, — говорит Джугашвили. — Кто-то даже видел, говорят, «30 лет со Сталиным» — название даже знают.
62
— Как спите? —
— В двадцать три ложусь, в шесть тридцать встаю. Ночью два раза встаю. По-стариковски полагается. Молодым был — не вставал. Ну а когда, конечно, чересчур напьешься… Редко — раз, а большей частью два раза приходится вставать. И обыкновенно засыпаю довольно быстро.
— Почтальон поздравлял меня с выходом книги, даже тираж называют, чушь какая! — хмурится Молотов. — Все видели, кроме меня… «30 лет со Сталиным», хотя я был с ним рядом сорок один год… Некоторые детали я уже забыл…..Спрашиваю:
— Вы лучше помните свои молодые годы, революцию.
— Это обыкновенно для стариков.
— То, что вы кое-что подзабыли, я убедился, когда стал вам рассказывать один случай, — говорит Голованов. — Мы собирались лететь в Тегеран. Я приехал к Сталину на дачу и слышу из прихожей, как Сталин всякими словами ругает Берию. Я вошел. Берия сидит, уши красные, а Сталин говорит: «Посмотрите, товарищ Голованов, ведь у него глаза змеиные! Вон, Вячеслав Михайлович у нас слепой, а Берия пишет мелким бисером и носит пенсне с простыми стеклами!» А вы сидели на подоконнике… Я рассказал вам, а вы говорите: «Я не помню». Я думал, вы шутите.
— Все не запомнишь…
— Я вам воспроизведу заседание Комитета Обороны, хотите? Вот здесь Вячеслав Михайлович. Здесь сидел Сталин, очень редко сидел. Вы, помимо всего, еще и член Политбюро, отвечающий за определенную отрасль промышленности. На что я обратил внимание: вы никогда не вмешивались в вопросы — народу много. Но чувствовалось, что вы многое решаете со Сталиным вдвоем. Я помню, прислал Черчилль письмо Сталину, не первое, видимо. Вы подаете ему письмо, Сталин читает, встает и говорит: «Хм… Черчилль так думает: на коня взобраться, пощекотать, лаская, ему все сойдет? Прав я, Вячеслав?» А вы ему так спокойно отвечаете: «Думаю, нет». И Сталин сразу замолчал. Это меня так тогда ошарашило! И запомнилось.
— Полемика — необходимая вещь. Все время поддакивать… Хоть Сталин меня незадолго до смерти и вышиб из Бюро Президиума ЦК, но я не огорчаюсь. Имею свои ноги, свое мнение и голову. Я при всех говорил ему свое мнение, может, не всегда нравилось, но прямо… Даже по «Экономическим проблемам социализма в СССР». Я слабо разбирался тогда, теперь я могу гораздо интересней по этому поводу судить, но я чувствовал, где не так, и сказал ему. Надо экономику взять за бока, а у него как раз не получалось. Как может экономика сама ставить задачу обеспечения? Это могут быть движущие силы, конечно, идеологические, психологические. И считать это объективным законом, а он указывает вначале, что объективный закон — это закон, действующий независимо от воли человека…
Ну, а тогда какой же это экономический закон? Какой закон может поставить задачу направить по социалистическому пути, а не по капиталистическому? Таких законов не может быть. Вначале рассуждения у него были правильные, а после получилось противоречие.
— Как вы Сталина называли? — спрашиваю [63] .
— По партийным кличкам: Сталин или Коба. А он меня — Молотов или Вячеслав. Молотошвили — он часто говорил…
— Есть такое предложение, Вячеслав Михайлович, — говорит Голованов, — если вы не возражаете, двадцать первого декабря давайте отметим день рождения Иосифа Виссарионовича.
63
К Сталину обычно обращались «Товарищ Сталин». Даже австрийский канцлер
Пожалуй, единственное такое обращение от буржуазного деятеля.
— Часто мы не должны собираться. Но иногда можно.
Не знаю, как вы считаете, как у вас здоровье, а если я вас домой к себе приглашу?
— Я не хочу вас поставить в трудное положение. Вы не думайте, кого-нибудь из нас, наверное, выселят из Москвы.
— В словах Вячеслава Михайловича есть глубокий смысл, — говорит Голованов.
— Маленкова в Москву не пускают. Он самый молодой из нас. У него мать жила в Удельной, на Рязанской дороге. У матери останавливался, потом переехал. Ше-пилов — я так и не могу понять — то ли исключен, то ли нет. По-видимому, исключен. Начитанный, хороший человек, редактор, оратор. Подготовленный, но партийного опыта у него, по-моему, немного. Кабинетный работник.
— Я вам скажу следующее дело, если бы Хрущев видел дальше своего носа, он бы понял, что нужно опереться на авторитет Сталина, и ему бы все простили, — говорит Голованов.
…Вышли на воздух фотографироваться. Я сделал много снимков перед дачей. Молотов в пальто, шляпе, пенсне, Голованов в одной шерстяной рубахе. Стоит улыбающийся, еще очень моложавый, чуть ежится от легкого морозца. Говорит:
— Когда я думаю, сколько мне лет? Шестьдесят семь — не может быть! А почему? Я многие годы занимаюсь физической зарядкой и обязательно холодный душ. Я читал, что надо в холодильник ставить воду, а потом размораживать и пить. Оказывается, эта вода уничтожает микробы, содействует развитию гемоглобина. Есть гипотеза о продлении человеческой жизни на двадцать лет за счет охлаждения. Причем человек охлаждается не как морж, а быстро, и быстро прекращает это дело.
— Если выживет, — подмигивает Молотов.
…Мы уехали вчетвером на машине, на которой прибыл Евгений Джугашвили, в семнадцать тридцать.
…Александр Евгеньевич Голованов, само олицетворение мужества, силы, энергии, проживет еще около четырех лет. Шота Иванович Кванталиани умрет ровно через шесть лет, ему не будет и пятидесяти. Молотову жить еще около пятнадцати лет.
Слушаю голос с магнитной пленки — теперь это как будто голос с того света. А забудешься — словно только что приехал домой. Самое непримиримое — смерть…
02.12.1971
Рассказ В. П. Друзина о «ленинградском деле»
— Критик Валерий Друзин рассказывал мне о «ленинградском деле», — говорю Молотову.
— Я это дело мало знаю. Главное, конечно, знаю. Это интересно, — оживился Молотов. Внешне он вроде не проявляет интереса, но я-то знаю его не первый год.
— Друзин говорит, что после статьи Жданова в 1946 году сняли главного редактора журнала «Звезда» Виссариона Саянова и назначили Еголйна, из аппарата ЦК, временно, он даже в Ленинград не приехал. А Друзина назначили замом, с тем чтобы он потом стал главным. Около года Еголин числился главным, а потом стал Друзин.
В январе 1949 года в Ленинград приехал Маленков и привез с собой Андрианова.
— Знаю, да, — кивает головой Молотов.
— Друзин к тому времени был и депутатом горсовета, и членом горкома, и завсектором печати обкома партии. Присутствовал на всех заседаниях.
Маленков поблагодарил бюро обкома партии за хорошую работу, персонально назвал Попкова, Лазутина, Капустина, Соловьева — все блокадники. «А теперь дадим им возможность поучиться», — сказал Георгий Максимилианович. И послали — кого в академию, кого парторгом ЦК — почетно, в разные места страны. Андрианова рекомендовали секретарем обкома. Он до этого был на Урале секретарем Свердловского обкома, четыре ордена Ленина получил за производство танков. Первым секретарем горкома приехал Ф. Р. Козлов. В МГБ сняли блокадников. Группа, которая смещена, — все арестованы.