Момент
Шрифт:
— Ну, если только кто-нибудь не увидит нас целующимися на улице… а иначе как узнают, что мы вместе?
Но именно это и случилось. Как-то вечером мы пошли на фильм Билли Уайлдера «Квартира» в кинотеатр «Делфи» возле станции метро «Зоопарк». После сеанса мы вышли на улицу, я притянул к себе Петру, и мы стали целоваться, когда вдруг за моей спиной прозвучал голос:
— Как мило.
Это был Павел, и он тоже шел в кино. Мы тотчас отпрянули друг от друга. У Петры был вид испуганного оленя, захваченного светом прожекторов. Постепенно шок сменился чувством
— Очень интересно, — продолжил он. — А я-то думал, что диссиденты не умеют таиться.
— Довольно, — прервал его я.
— А, американский мачо встает на защиту печальной 'emigr'e.
— Пойдем отсюда, — сказал я Петре.
— Пойдем отсюда, — повторил Павел, копируя мой акцент. — Вполне в духе автора глянцевого журнала, который претендует на серьезность.
— Ну и дерьмо же ты, — сказала Петра.
— А ты посредственность, возомнившая себя…
И вот тогда я его ударил. Прямо в живот. И сам опешил от собственной смелости. Я ни разу в жизни никого не ударял. Пока он, согнувшись пополам, блевал алкоголем, который закачал в себя за этот вечер, мы с Петрой поспешили к метро. Мы не проронили ни слова, пока не сели в вагон.
— Господи, не могу поверить, что это произошло, — сказал я, качая головой.
— А ты здорово ему врезал.
— Надеюсь, с ним все в порядке.
— Он это заслужил.
— И все равно я немного в шоке.
— Он мерзкий маленький деспот, и спасибо тебе, что ударил его за меня.
— Как ты думаешь, он попытается…
— Уволить меня? Сомневаюсь, поскольку герр Велманн знает, что Павел подкатывал ко мне и неоднократно угрожал, когда я отказалась с ним спать. Велманн тогда предупредил его, и домогательства прекратились. Он не осмелится мстить мне. А вот с тобой…
— Я не держусь за «Радио „Свобода“», проживу и без них.
— Не горячись. У меня никогда не было мужчины, который защитил бы меня. Так что, если Павел попытается ставить тебе палки в колеса, я поговорю с Велманном. Конечно, о том, что мы вместе, теперь узнает весь офис.
— Это так плохо?
— Мне плевать, кто что подумает. Если меня спросят, я скажу правду: что ты мужчина, которого я люблю.
Как оказалось, Петре не пришлось выступать с такими заявлениями, поскольку после инцидента Павел сказался больным и несколько дней не выходил на работу. Когда же он все-таки вернулся к исполнению своих профессиональных обязанностей и постучался в стеклянную перегородку офисного закутка Петры, то был сама деловитость — вручил ей сценарий на перевод, рассказал, что слег с «тяжелым желудочным гриппом», поинтересовался, как у нее дела, и вообще был любезен и дружелюбен, как никогда. В тот же день он оставил для меня сообщение в кафе «Стамбул» с просьбой перезвонить. Мой звонок он воспринял с энтузиазмом, был предельно вежлив и предложил написать очерк о наследии фон Караяна в Берлинской филармонии. Срок был
— Не слишком ли щедро? — удивился я.
— Думаю, ты этого заслуживаешь, — ответил Павел, и в его голосе не было ни трусливых, ни заискивающих ноток. — В конце концов, ты у нас один из лучших авторов.
Разумеется, я написал очерк о фон Караяне. Петра сделала перевод. Когда мы с Павлом шли в студию записывать текст, в коридоре случайно столкнулись с Петрой. Мы все обменялись любезностями. В тот вечер, дома, она сказала:
— Думаю, то, что ты ему врезал, пошло Павлу на пользу. Хотя на работе никто не знает, что произошло, все в один голос говорят, что парень стал вести себя цивилизованно… во всяком случае, пока.
— Слушай, когда я получу эти две тысячи дойчемарок, почему бы нам не спустить их на поездку в Париж?
— Ты серьезно? — изумленно спросила она.
— Конечно серьезно, — ответил я. — Сегодня ровно три месяца, как мы вместе. Какая-никакая, а годовщина все-таки. И мы должны ее отметить чем-то экстравагантным и особенным. Так что говори, когда…
— Было бы здорово побыть там четыре-пять дней. Может, мне удастся взять несколько выходных. В общем, ты только скажи, и я все устрою. Париж… Даже не верится.
На следующее утро — была суббота — Петра встала рано. Когда я проснулся, квартира сияла чистотой — обычно мы вместе занимались уборкой, — а сама она, вернувшись из прачечной, уже стояла за гладильной доской.
— Ну зачем ты хлопотала? — проворчал я, когда она принесла мне кофе в постель.
— Просто не могла спать, и мне нужно было чем-то занять себя.
Я окончательно проснулся и потянулся к ней.
— Что-то не так? — спросил я, взяв ее за руку.
Она села на край кровати, но как будто избегала встречаться со мной взглядом.
— Да нет, обычные переживания из-за работы, вот и все, — сказала она и, закусив губу, полезла в карман рубашки за сигаретой.
Я тотчас оторвался от подушки:
— Это не из-за работы. Ведь так?
— Я должна была рассказать тебе об этом неделю, месяц назад… но я боялась.
— Но почему?
— Боялась, если ты узнаешь…
— Узнаю что?
Она встала и прошла в другой угол комнаты, села в кресло. Ее глаза наполнились слезами, и видно было, что она еле сдерживает рыдания. Я бросился к ней, заключил ее в объятия и стал укачивать как ребенка.
— Я виновата, — прошептала она сквозь слезы. — Я так виновата.
— В чем виновата?
— Мне так плохо сегодня… потому что…
— Говори же.
— Сегодня день его рождения.
— Чей день рождения?
Она высвободилась из моих объятий и отвела взгляд в сторону:
— День рождения моего сына, Йоханнеса. Сегодня ему исполняется три года.
Глава седьмая
В течение часа Петра говорила не останавливаясь — и в этом потоке откровений мне открылась страшная правда ее жизни.