Моммзен Т. История Рима.

Моммзен Теодор

Как Карфаген боролся с египетским правительством из-за Кирены и скоро должен был вступить в борьбу с римским правительством из-за Сицилии, так и Македония оспаривала у первого из этих правительств решительное влияние на Грецию, а у второго — пока только владычество над берегами Адриатического моря. Со всех сторон готовившиеся столкновения неизбежно должны были вызвать постоянное вмешательство и завлечь Рим в качестве обладателя Италии на ту широкую арену, которую победы Александра Великого и замыслы его преемников превратили в арену непрерывной борьбы.

ГЛАВА VIII

ЗАКОНЫ. РЕЛИГИЯ. ВОЕННОЕ УСТРОЙСТВО.

НАРОДНОЕ ХОЗЯЙСТВО. НАЦИОНАЛЬНОСТЬ.

В развитии права в эту эпоху внутри римской общины самым важным нововведением был своеобразный нравственный контроль, которому община начала подвергать отдельных граждан или своею непосредственной властью или через посредство своих уполномоченных. Зародыш этого нововведения следует искать в праве должностных лиц налагать имущественные пени (multae) за нарушение установленного порядка. Наложение пеней более чем в 2 овцы и 30 волов или, после того как общинным постановлением 324 г. [430 г.] взыскания скотом были превращены в денежные пени, более чем в 3020 фунтовых ассов (218 талеров) перешло путем апелляций в руки общины вскоре после изгнания царей; тогда процедура денежных оштрафований получила такое важное значение, которого первоначально не имела. Под неопределенное понятие о нарушении установленного порядка можно было подводить все, что угодно, а посредством наложения высшей степени имущественных пеней можно было достигнуть всего, чего угодно; а смягчающее постановление, что если размер этих имущественных пеней не был определен по закону денежной суммой, то они не должны были превышать половины принадлежавшего оштрафованному лицу имущества, не столько устраняло опасность этой произвольной процедуры, сколько обнаруживало ее еще более наглядно. В эту сферу входили еще те полицейские законы, которыми была так богата римская община с древнейших времен, а именно: постановления «Двенадцати таблиц», запрещавшие натирать мазью тела усопших руками наемников, класть вместе с покойником более одной перины, более трех обшитых пурпуром покрывал, а также золотые вещи и венки, употреблять для костра обработанное дерево, окуривать его ладаном и опрыскивать его вином, приправленным миррой; те же постановления ограничивали число флейтистов на похоронных процессиях десятью, не допускали плакальщиц и воспрещали похоронные пиры; это было нечто вроде древнейших римских законов против роскоши. Сюда же принадлежали возникшие из сословных

раздоров законы против излишнего пользования общинными пастбищами и против несоразмерного занятия свободных государственных земель, равно как законы против ростовщичества. Однако как эти, так и другие им подобные постановления по меньшей мере раз навсегда ясно определяли, в чем заключается запрещенное деяние и какое оно влечет за собою наказание. Гораздо опаснее было принадлежавшее каждому должностному лицу, которому было отведено особое ведомство, право налагать пени за нарушение установленного порядка, а если эти пени допускали по своему размеру апелляцию и оштрафованный не подчинялся состоявшемуся решению — передавать дело на рассмотрение общины. Уже в течение V века [ок. 350—250 гг.] возбуждались этим путем уголовные преследования за безнравственный образ жизни как мужчин, так и женщин, за барышничество хлебной торговлей, за колдовство и некоторые другие деяния того же рода. В тесной связи со всеми этими постановлениями находилась возникшая в ту же пору сфера деятельности цензоров, которые пользовались своим правом составлять римский бюджет и списки граждан частью для того, чтобы устанавливать по своему усмотрению налоги на роскошь, отличавшиеся от наказаний за роскошь только по своей форме, частью и в особенности для того, чтобы урезывать или отнимать политические почетные права у тех граждан, которые были уличены в предосудительных поступках. Как далеко заходила опека уже в ту пору, видно из того, что таким наказаниям подвергались за небрежную обработку своих собственных пахотных полей и что даже такой человек, как Публий Корнелий Руфин (консул 464, 477 гг. [290, 277 гг.]), был вычеркнут цензорами 479 г. [275 г.] из списка сенаторов за то, что имел серебряную столовую посуду, стоившую 3360 сестерций (240 талеров). Согласно с правилами, общими для всех распоряжений должностных лиц, конечно и распоряжения цензоров имели обязательную силу только во время пребывания их в должности, т. е. обыкновенно на следующие пять лет, и потому могли быть возобновлены или не возобновлены следующими цензорами. Тем не менее, это право цензоров имело такое громадное значение, что благодаря ему должность цензора превратилась из второстепенных по рангу и влиянию в главную из всех римских общественных должностей. Сенатское управление опиралось главным образом на эту двойную полицию, облеченную столь же обширным, сколь и безотчетным, полновластием — на высшую и низшую полицию общины и общинных должностных лиц. Эта система управления, как и всякая другая, основанная на личном произволе, принесла и много пользы и много вреда, и нет возможности опровергнуть мнение, что зло преобладало; только не следует забывать, что эта эпоха особенно отличалась хотя и наружной, но тем не менее суровой и энергично оберегаемой нравственностью, равно как сильно развитым гражданским духом, а потому и учреждения, о которых идет речь, не были запятнаны грубыми злоупотреблениями; если же они и подавляли личную свободу, зато именно они всеми силами, а нередко и насилиями поддерживали в римской общине сочувствие к общественным интересам, равно как старинные порядки и нравы. Наряду с этими нововведениями проявляются в развитии римского законодательства, хотя и медленно, недостаточно ясно, тенденции более гуманные и более новые. Этот отпечаток заметен на большей части узаконений «Двенадцати таблиц», которые сходятся с законами Солона и потому основательно считаются важными нововведениями; сюда относятся: обеспечение права свободно составлять ассоциации и обеспечение автономии возникших вследствие того союзов; запрещение запахивать межевые полосы; смягчение наказаний за воровство, вследствие чего непойманный с поличным вор мог откупиться от обокраденного уплатой вознаграждения в двойном размере. В том же духе было смягчено долговое право посредством издания Петелиева закона, хотя и целым столетием позже. Право свободно располагать своим состоянием признавалось еще самыми древними римскими законами за владельцем при его жизни, но на случай его смерти зависело от разрешения общины; а теперь это стеснение было уничтожено, так как законами «Двенадцати таблиц» или их истолкователями была признана за частными завещаниями такая же обязательная сила, какую имели завещания, утвержденные куриями. Это был большой шаг к уничтожению родовых союзов и к полному проведению личной свободы в области имущественных прав. В высшей степени абсолютная отцовская власть была ограничена постановлением, что сын, который был три раза продан своим отцом, уже не поступал снова под его власть, а получал свободу; вскоре после того путем совершенно неправильного юридического вывода была связана с этим постановлением и возможность со стороны отца добровольно отказаться от власти над сыном посредством эмансипации. В брачном праве было введено разрешение гражданских браков, и хотя полная власть мужа над женой была так же неизбежно связана с законным гражданским браком, как и с законным религиозным браком, однако дозволение заключать вместо брака супружеские союзы, в которых не признавалась такая власть, было первым шагом к ослаблению полновластия мужа. Началом юридического принуждения к брачной жизни был налог на холостяков (aes uxorium), введением которого начал в 351 г. [403 г.] свою общественную деятельность Камилл в звании цензора.

Более важные в политическом отношении и вообще более изменчивые порядки судопроизводства подверглись еще более значительным изменениям, чем самые законы. Сюда относится прежде всего ограничение высшей судебной власти путем кодификации земского права и путем наложения на должностных лиц обязанности впредь руководствоваться при решении гражданских и уголовных дел не шаткими преданиями, а буквой писаного закона (303, 304) [451, 450 гг.]. Назначение в 387 г. [367 г.] высшего должностного лица исключительно для заведования судопроизводством и одновременно состоявшееся в Риме и заимствованное оттуда всеми латинскими общинами учреждение особого полицейского ведомства ускорили отправление правосудия и обеспечили точное исполнение судебных приговоров. Этим полицейским властям, или эдилам, естественно, была представлена и некоторая доля судебной власти: они были обыкновенными гражданскими судьями по делам о продажах, которые совершались на публичном рынке и в особенности на рынках скотопригонном и невольническом; они же были судьями первой инстанции в делах о взысканиях и штрафах или, что по римскому праву было одно и то же, действовали в качестве публичных обвинителей. Вследствие этого в их руках находилось применение законов о штрафах и вообще столь же неопределенное, сколь и политически важное штрафное законодательство. Обязанности того же рода, но более низкого разряда и касавшиеся преимущественно мелкого люда, были возложены на назначенных в 465 г. [289 г.] трех ночных надзирателей, или палачей (tres viri nocturni или capitales): они заведовали ночной пожарной и охранявшей общественную безопасность полицией и наблюдали за совершением смертных казней, с чем было скоро, а может быть и с самого начала, связано право решать некоторые дела коротким судом ¹⁵⁶ .

Наконец, при постоянно расширявшемся объеме римской общины явилась необходимость, частью в интересе подсудимых, назначать в отдаленные местности особых судей для разбирательства хотя бы незначительных гражданских дел, это нововведение обратилось в постоянное правило для общин с пассивными гражданскими правами и, по всей вероятности, было распространено даже на отдаленные общины, пользовавшиеся полными гражданскими правами ¹⁵⁷ ; то были первые зачатки римской муниципальной юрисдикции, развивавшейся рядом с собственно римской юрисдикцией.

В гражданском судопроизводстве, которое по понятиям того времени обнимало большую часть преступлений, совершаемых против сограждан, было установлено законом, вслед за упразднением царской власти, уже ранее применявшееся на практике, разделение процедуры на постановку перед должностным лицом юридического вопроса (ius) и на разрешение этого вопроса назначенным от должностного лица частным лицом (iudicium); а этому разделению было главным образом обязано римское частное право своей логической и практической ясностью и определенностью ¹⁵⁸ . В делах, касавшихся права собственности, вопрос о действительном владении, до тех пор разрешавшийся должностными лицами по их личному неограниченному усмотрению, был мало-помалу подведен под установленные законом правила, и наряду с правом собственности развилось право владения, вследствие чего должностные лица снова утратили значительную долю своей власти. В уголовном судопроизводстве народный суд, до того времени составлявший инстанцию помилования, превратился в установленную законом апелляционную инстанцию. Если осужденный должностным лицом после опроса (quaestio) обвиняемый апеллировал к народу, то судья публично производил дополнительное судебное следствие (anquisitio), и если повторял свой приговор на трех публичных разбирательствах, то в четвертом заседании народ или утверждал, или отменял приговор. Смягчать наказание не дозволялось. Тем же республиканским духом были проникнуты правила, что дом служит охраной для гражданина, который может быть арестован только вне дома, что следственного ареста следует избегать и что всякий обвиненный, но еще не осужденный гражданин может избегнуть последствий обвинительного приговора, отказавшись от своих гражданских прав — если только этот приговор касается не его имущества, а его личности; эти правила никогда не были формально установлены законом и, стало быть, не были юридически обязательны для должностного лица, исполнявшего роль обвинителя; тем не менее, их нравственный вес был так велик, что они имели очень большое влияние, особенно на уменьшение смертных казней. Однако, хотя римское уголовное право и свидетельствует об усилении в ту эпоху гражданского духа и гуманности, оно страдало на практике от сословных распрей, влияние которых особенно вредно в этой сфере. Созданная этими распрями состязательная в первой инстанции уголовная юрисдикция всех общинных должностных лиц была причиной того, что в римском уголовном судопроизводстве не было ни постоянной следственной власти, ни тщательного предварительного дознания; а так как уголовные приговоры в последней инстанции постановлялись в законных формах законными органами, никогда не отвергая своего происхождения от прерогативы помилования, и так как, сверх того, назначение полицейских пеней вредно влияло на внешне очень сходные с ним уголовные приговоры, то эти приговоры постановлялись не на основании твердого закона, а по личному произволу судей, но при этом они носили характер не злоупотребления, а были как бы узаконены. Римское уголовное судопроизводство утратило этим путем всякую принципиальность и опустилось на степень игрушки и орудия в руках политических партий; это было тем менее извинительно, что хотя эта процедура была предназначена преимущественно для политических преступлений, но она применялась и к другим преступлениям, как например, к убийствам и поджогам. Сверх того, медленность этой процедуры и республиканское высокомерное презрение к негражданину были причиной того, что к этому формальному судопроизводству привилось более короткое уголовное, или, вернее, полицейское, судопроизводство для рабов и для мелкого люда. И в этом случае страстная борьба по поводу политических процессов перешла за свои естественные границы и вызвала появление таких учреждений, которые много способствовали тому, чтобы мало-помалу заглушить в римлянах понятие о прочных нравственных основах правосудия.

Мы гораздо менее в состоянии проследить дальнейшее развитие римских понятий о религии в эту эпоху. Люди того времени вообще твердо держались безыскусственного благочестия предков и были одинаково далеки и от безверия и от суеверий. Как живуча была еще в ту пору основная идея римской религии — одухотворение всего земного, — видно из того, что, вероятно, вследствие появления в 485 г. [269 г.] ходячей серебряной монеты появился и новый бог Argentinus (серебреник), который, естественно, был сыном старейшего бога Aesculanus (медник). Отношения к чужим странам оставались такими же, какими были прежде; но эллинское влияние усиливалось и в области религии, и даже более, чем в какой-либо другой.

Только в ту пору стали в самом Риме воздвигать храмы греческим богам. Древнейшим из них был храм Кастора и Поллукса, сооруженный вследствие обета, данного во время битвы при Регильском озере, и освященный 15 июля 269 г. [485 г.]. Связанная с сооружением этого храма легенда гласит, что двое юношей, отличавшихся нечеловеческой

красотой и нечеловеческим ростом, сражались в рядах римлян и немедленно после окончания битвы поили своих покрытых пеной коней на римской площади у источника Ютурны, возвещая об одержанной великой победе; эта легенда носит на себе вовсе не римский отпечаток и, без всякого сомнения, была старинным воспроизведением похожего на нее в своих подробностях рассказа о явлении Диоскуров в знаменитой битве, которая происходила лет за сто перед тем между кротонцами и локрами у реки Сагры. Что касается дельфийского Аполлона, то не только отправлялись к нему депутации, как это было в обыкновении у всех народов, находившихся под влиянием греческой культуры, и не только отсылалась к нему десятая часть военной добычи, как это было сделано после взятия города Вейи (360) [394 г.], но ему был также воздвигнут в городе храм (323) [431 г.], возобновленный в 401 г. [353 г.]. То же самое случилось в конце этого периода с Афродитой (459) [295 г.], которая загадочным образом отождествилась с древней римской богиней садов Венерой ¹⁵⁹ , и то же самое случилось с Асклепием, или Эскулапием (463) [291 г.], которого выпросили у города Эпидавра в Пелопоннесе и торжественно перевезли в Рим. Впрочем, в тяжелые времена местами раздавались жалобы на вторжение иноземных суеверий, т. е., по всей вероятности, этрусских гаруспиций (как это случилось в 326 г. [428 г.]); тогда полиция, конечно, обращала на этот предмет надлежащее внимание. Напротив того, в Этрурии, где нация коснела в политическом ничтожестве и приходила в упадок от праздной роскоши, богословская монополия знати, тупоумный фатализм, бессодержательная и нелепая мистика, истолкование знамений и промысел нищенствующих пророков мало-помалу достигли той высоты, на которой мы находим их впоследствии.

В жизни жречества, сколько нам известно, не произошло значительных перемен. Установленные около 465 г. [289 г.] более строгие меры взыскания тех судебных пеней, которые шли на покрытие расходов публичного богослужения, свидетельствуют о возрастании государственных расходов на этот предмет, а это возрастание было неизбежным последствием того, что увеличилось число богов и храмов. Уже ранее было нами замечено, что одним из вредных последствий сословных распрей было чрезмерно возраставшее влияние коллегий сведущих лиц, при содействии которых кассировались политические акты, этим, с одной стороны, расшатывались народные верования, а с другой — для жрецов открывалась возможность оказывать вредное влияние на общественные дела.

В военном устройстве произошла в эту эпоху полная революция. Древняя греко-италийская организация армии, основанная подобно гомеровской на выделении в особый передовой отряд самых лучших бойцов, сражавшихся обыкновенно верхом, была заменена в последние времена царей легионом — древнедорийской фалангой гоплитов, имевшей, вероятно, восемь рядов в глубину; с тех пор этот легион был главной опорой в битвах, а конница, поставленная на флангах и сражавшаяся, смотря по обстоятельствам, то на коне, то в пешем строю, употреблялась преимущественно в качестве резерва. Из этого военного строя развились почти одновременно: в Македонии — фаланга сарисс, в Италии — манипулярный строй. Первая — путем сплочения и углубления рядов, второй — путем дробления и увеличения числа частей, а главным образом — посредством разделения старого легиона из 8400 человек на два легиона по 4200 человек в каждом. Старинная дорийская фаланга была организована для боя мечами и главным образом копьями на близком расстоянии, причем метательному оружию предназначалась случайная и второстепенная роль. Напротив того, в манипулярном легионе только третий строй имел копья для рукопашного боя, а двум первым было дано вместо того новое и своеобразное италийское метательное оружие — pilum (дротик); это было четырехугольное или круглое древко длиною в пять с половиной локтей с трех- или четырехугольным железным наконечником; оно, быть может, было первоначально введено для защиты лагерных окопов, но скоро оно перешло от последней линии к первым, откуда его метали в неприятельские ряды на расстоянии от десяти до двадцати шагов. Вместе с тем меч приобрел гораздо более важное значение, чем какое имел короткий нож фаланги, так как залп дротиков имел главною целью расчистить путь для атаки в мечи. Кроме того, фаланга устремлялась на неприятеля вся разом как одно могущественное целое, между тем как в новом италийском легионе были тактически отделены одна от другой те более мелкие части, которые существовали и в фаланге, но в боевом строю сливались в одно крепко сплоченное целое. Сомкнутая колонна не только делилась, как сказано выше, на две одинаково сильные части, но и каждая из этих частей снова делилась в глубину на три строя — гастатов, принцепсов и триариев (имевших умеренную глубину, по всей вероятности, в четыре ряда) — и распадалась по фронту на десять рот (manipuli), так что между каждыми двумя строями и каждыми двумя ротами оставались заметные промежутки. Лишь продолжением той же индивидуализации было то, что совокупная борьба даже уменьшенных тактических единиц была отодвинута на задний план перед одиночным боем, как это уже ясно видно из упомянутой выше решительной роли, которую играли рукопашные схватки и бой мечами. И система укрепления лагерей получила своеобразное развитие; место, на котором армия располагалась лагерем хотя бы только на одну ночь, всегда обносилось правильными окопами и обращалось в нечто похожее на крепость. Напротив того, очень незначительны были перемены в коннице, которая и в манипулярном легионе сохранила такую же второстепенную роль, какую занимала при фаланге. И офицерские должности остались в сущности без изменений; только во главе каждого из двух легионов регулярной армии было поставлено столько же военных трибунов, сколько их было до того времени во всей армии, — стало быть, число штаб-офицеров удвоилось. Как кажется, в то же время установилось резкое различие между обер-офицерами, достигавшими начальства над манипулами, как и простые солдаты, с мечом в руках, переходившими из низших манипул в высшие путем постепенного повышения, и начальствовавшими над каждым легионом шестью военными трибунами, для которых не существовало постепенности в повышении и в которые обыкновенно назначались люди из высшего сословия. Поэтому важное значение имел тот факт, что прежде и обер-офицеры и штаб-офицеры назначались главнокомандующим, а с 392 г. [362 г.] часть этих последних должностей начала раздаваться по выбору гражданства. Наконец и старинная, до крайности строгая, военная дисциплина осталась без изменений. За главнокомандующим осталось прежнее право снять с плеч голову у каждого служащего в его лагере человека и наказать розгами штаб-офицера, точно так же как и простого солдата, а наказания этого рода налагались не только за обыкновенные преступления, но и в тех случаях, когда офицер позволял себе уклониться от данных ему приказаний или когда какой-нибудь отряд был застигнут врасплох или бежал с поля сражения. Однако новая военная организация требовала гораздо более тщательной и более продолжительной боевой выучки, чем какая была нужна при прежней фаланге, которая давлением массы сдерживала и плохо обученных. А так как в Риме не образовалось особого солдатского сословия и армия по-прежнему состояла из граждан, то этой цели достигли главным образом тем, что солдат стали разделять на разряды не по состоянию, как это делалось прежде, а по старшинству службы. Римский рекрут стал теперь поступать в число легковооруженных людей, сражавшихся вне боевого строя и действовавших преимущественно пращами (rorarii); затем он постепенно повышался сначала до первого, потом до второго строя и наконец поступал в разряд триариев, который состоял из старослужащих и опытных солдат и, несмотря на свою сравнительную малочисленность, давал тон всей армии. Превосходства этой военной организации, сделавшиеся главной причиной политического преобладания римской общины, основаны в сущности на трех военных принципах — на резерве, на соединении ближнего боя с дальним и на соединении обороны с нападением. Система резервов уже отчасти применялась в старинном употреблении конницы; но теперь она была вполне развита разделением армии на три строя и тем, что отряд самых опытных солдат приберегался для последнего и решительного натиска. Между тем как эллинская фаланга была односторонне усовершенствована для ближнего боя, а вооруженные луком и легким дротиком восточные конные отряды односторонне усовершенствовали средства борьбы для дальнего боя, у римлян совокупное употребление в дело и тяжелого метательного копья и меча составляло, как было основательно замечено, такой же прогресс, каким было в новейшем военном искусстве введение ружей со штыками; град метательных копий служил подготовкой к бою на мечах, точно так же как в наше время залп из ружей служит подготовкой к атаке в штыки. Наконец, усовершенствованное устройство лагерей дозволяло римлянам соединять выгоды оборонительной войны с выгодами войны наступательной и, смотря по обстоятельствам, принимать или не принимать сражение, а в первом случае сражаться подле лагерного вала, как под стенами крепости; оттого-то и существовала римская поговорка, что римляне побеждают подсиживанием. Само собой ясно, что эта новая военная организация в сущности была римским или, по меньшей мере, италийским преобразованием и усовершенствованием старинной эллинской тактики, опиравшейся на фалангу; если некоторые зачатки системы резервов и обособления мелких военных отрядов и встречаются у позднейших греческих стратегов, в особенности у Ксенофонта, то этим доказывается только то, что и там сознавали неудовлетворительность старой системы, но не умели ее устранить. Во время войны с Пирром манипулярный легион уже является в полном развитии; но когда и при каких обстоятельствах совершилось это развитие и совершилось ли оно разом или мало-помалу, уже нет возможности решить. Когда римлянам пришлось сражаться с вооруженной мечами фалангой кельтов, они в первый раз познакомились с новой тактикой, которая существенно отличалась от древней италийско-эллинской, и нет ничего невозможного в том, что расчленение армии и фронтовые промежутки между манипулами были введены с целью ослабить и действительно ослабили первый и единственно опасный натиск этой фаланги; это предположение подтверждается и тем, что, по дошедшим до нас отрывочным сведениям, преобразователем римского военного устройства считался Марк Фурий Камилл, который был самым выдающимся из римских полководцев в эпоху войн с галлами. Другие предания, относящиеся к войнам с самнитами и с Пирром, и недостаточно достоверны и не вполне между собой согласны ¹⁶⁰ ; само по себе вполне правдоподобно, что многолетняя война в горах Самниума имела влияние на индивидуальное развитие римских солдат и что борьба с одним из лучших знатоков военного дела, вышедших из школы Александра Великого, вызвала в дальнейшем технические улучшения в римском военном устройстве.

В области народного хозяйства земледелие по-прежнему было социальной и политической основой как римской общины, так и нового италийского государства. Из римских крестьян состояли и общинные собрания и войско; то, что они приобретали в качестве солдат мечом, они упрочивали за собой в качестве колонистов плугом. Обременение среднего землевладения долгами привело в III и IV вв. [ок. 550—350 гг.] к страшным внутренним потрясениям, от которых, по-видимому, неизбежно должна была погибнуть юная республика; восстановление благосостояния латинского крестьянства, происшедшее в пятом столетии [ок. 350—250 гг.] частью благодаря громадной раздаче земель и инкорпорациям, частью благодаря понижению процентов и увеличению римского населения, было и последствием и причиной сильного развития римского могущества — недаром же Пирр своим проницательным взглядом усматривал причину политического и военного преобладания римлян в цветущем положении римских крестьянских хозяйств. Но и появление крупных хозяйств в римском земледелии, по-видимому, относится к тому же времени. И в более древнюю пору также существовало землевладение, которое можно назвать, по меньшей мере, сравнительно крупным; но хозяйство велось там не на широкую ногу, а распадалось на несколько мелких хозяйств. Древнейшим зачатком позднейшего централизованного хозяйства ¹⁶¹ можно считать постановление закона 387 г. [367 г.], которое хотя и не было несовместимо с древнейшим способом обработки полей, но более подходило к новому способу: оно обязывало землевладельца употреблять вместе с рабами соразмерное число свободных людей, и достоин внимания тот факт, что даже при этом первом своем появлении такое хозяйство было основано главным образом на рабовладении. Каким образом оно возникло, мы не в состоянии объяснить; весьма возможно, что карфагенские плантации в Сицилии служили образцом еще для древнейших римских землевладельцев, и, быть может, даже возделывание пшеницы наряду с полбой, введенное в сельском хозяйстве, по мнению Варрона, незадолго до эпохи децемвиров, находилось в связи с этим измененным способом возделывания полей. Еще труднее решить, в какой мере была в ту эпоху распространена эта хозяйственная система; но что она еще не была в ту пору общим правилом и еще не успела поглотить сословие италийских крестьян, об этом неоспоримо свидетельствует история Ганнибаловой войны. Но повсюду, где она применялась, она уничтожала прежнюю клиентелу, основанную на выпрошенном владении, точно так же как нынешнее хозяйство возникло большею частью путем уничтожения крестьянских хозяйств и превращения плуговых участков в барские поля. Не подлежит никакому сомнению, что именно уничтожение этой клиентелы было одною из главных причин стесненного положения мелких крестьян.